— Успокойтесь.
— Кончена жизнь, — сказал он.
— Вам нужно поесть, — сказала я, — вот курица.
— Сердце болит, — сказал он. — Ты меня разлюбила. — А глаза все блуждали.
— Нет, — пробормотала я, — не разлюбила.
— Правда? — Он приподнялся. — Скажи, это правда? — И слезы выступили у него на глазах.
— Нет, нет, не разлюбила, — сказала я. — Вам показалось.
— Почему ты называешь меня на «вы»? Ты обманываешь, ты разлюбила меня. Я один, я один на свете.
И он заплакал. Я наклонилась к нему, руками обхватила его голову и сказала:
— Успокойтесь. Вам нужно поесть.
— Зачем... — говорил он, — зачем ты называешь меня на «вы»... Я так люблю тебя, жить не могу...
Эта сцена потрясла меня. Теперь я чувствовала, что не могу так просто оставить этого человека.
И он успокоился, заснул почти у меня на руках.
— Где ты была? — спросила мама. — К тебе Дима пришел.
Дима сидел на «еловой» террасе и читал книгу.
— Я принес тебе Гамсуна, — сказал он.
Он и раньше говорил про этого писателя, восхищался, пересказывал эпизоды.
— Спасибо, — сказала я.
— Начни с «Пана», это полегче.
— Ты говоришь со мной как с первоклассницей.
— Первоклассницы не читают Гамсуна.
Дима собрался уходить. Гамсун, конечно, был только предлог. Я посчитала своим долгом задержать Диму:
— Как папа?
— Надеется на лучшее.
— А ты не надеешься?
— Я ко всему привык.
— Ты говоришь как человек, потерпевший крушение.
Дима неопределенно махнул рукой:
— Я не уверен, что папа устроится на работу.
— Но дедушка обещал!
— Посмотрим, — сказал Дима.
...К вечеру снова сумела выбраться к Алексею.
— Маша, — произнес он слабым голосом, — хорошо, что вы пришли.
Он сам принял аспирин и лежал теперь в совершенно мокрой рубашке, укрывшись старым пальто.
— Вытритесь полотенцем, — сказала я.
— Сколько вам лет? — спросил он.
— Скоро будет шестнадцать.
— Немного, немного...
Я заставила его поесть.
— Вы меня балуете, — сказал он, — я ведь привык один.
Немного погодя спросил:
— Так вы на соседней даче? Ее отсюда не видно. Станет получше, пойду на речку.
— Вам нужно лежать, — сказала я.
— Спасибо, Маша, спасибо, — проговорил он тихо.
0.30. Устала сегодня. Так много было всего, и писать пришлось много. Ты видишь, мой дорогой дневник, это случилось. Роман есть с таким названием: «Что-то случилось», но я не читала. В моих руках сохранилось ощущение тяжелой его головы и мокрых щек, когда их гладила. Он был как ребенок. Больные ведь все как дети. Даже папа, когда болеет, капризничает, требует внимания. Он странный и, кажется, несчастливый. Как теперь быть? На Черной даче быть подолгу я не могу, заметят. Проще всего рассказать домашним. Так, мол, и так, больной человек. Но с какой стати именно ты должна с ним возиться, спросят меня. Да, так и спросят. Они и представить не могут, что я способна чем-то заняться сама, не только по их указке. Мне сразу дадут понять, что неприлично ухаживать за одиноким мужчиной. Ну разве однажды позволят зайти. К больному приставят тетю Тусю. Она закормит его бульонами и «педагогическими» беседами, поставит на ноги и целый год будет вещать о своем подвиге. Так и случится, если я расскажу.
