Куропяткин кивнул и рассмеялся. Снял зеленые очки и протер их специальной замшевой тряпочкой.
И пока Куропяткин протирал очки, Кошкин разглядывал его глаза.
Глаза были красные.
Впрочем, это вполне могло быть вызвано отблесками костра и недосыпанием. Могло.
— Живи, Сунцов. — Куропяткин закинул на плечо острогу. — Потом тебя сожру. И не смей никому говорить, что я брехло… Пойдем, что ли?
Они взяли ведра и факелы и отправились вдоль реки бить рыбу.
Куропяткин уходил чуть вперед, выбирал место, застывал над водой и дожидался, когда подойдут с горящими факелами Сунцов и Кошкин. Затем наносил короткий резкий удар и выбрасывал на берег извивающуюся рыбину.
И шел дальше.
Сунцов подбирал добычу, прятал ее в ведро.
— Ерунда все это, — шептал он. — Нагнал Куропяткин. Он же известный гонщик. Такого наплетет, уши в трубки завернутся… Нагнал. А палец, наверное, себе в детстве пилой отжахал — рана-то уже старая, видно, что давно заросла… Я так думаю…
Кошкин думал по-другому. Он глядел, как ловко Куропяткин орудует острогой, и думал, что, конечно же, история выдуманная. Потому что Куропяткин и на самом деле известный гонщик.
Недаром ведь на его запястье так вспыхивает в свете факелов, выныривая из длинного рукава плаща, непонятный браслет из толстой стальной проволоки. Искусно свитой в виде жутких клыкастых черепов.
Кошкину было страшно.
Вчера его дура-сестра притащила откуда-то морскую свинку с каким-то странным ошейником…
