— Я понимаю, что я всем под-д-днадоел, — вздыхает Степа, — но я не собираюсь жить вечно. Не бойся, Петька, я умру раньше тебя.
— Когда? — живо интересуется Петька.
— Петька, ну ты вообще! — вопит Таня.
Она всегда так разговаривает — слишком громко. Бедный, бедный мой Котя.
— Петька хоть не темнит, — говорит Степа, — а вы все темните.
— Мы никто не темним! — кричит Таня.
— Вы же сюда не случайно все сегодня приехали. Зачем вы п-п-приехали? — спрашивает Степа.
— Мы хотим кое о чем поговорить с тобой и дядей Лешей, — говорит Маша.
Маша — моя племянница, дочь моей покойной сестры Ани. Маше тридцать пять лет. Она принципиально не употребляет косметики, носит просторное холщовое платье, распущенные волосы и простые деревянные бусы. Начинала она как художница, теперь торгует картинами.
— О чем же вы хотите поговорить? — спрашивает Степа.
— А вот пойдем, я тебе покажу, — говорит Маша.
— Что?
— Пойдем. Пойдем.
И уходит из кухни в гостиную. Степа идет за ней. Следом торопится Петька.
Мебель в гостиной, как и везде в нашем доме, старинная, изящная и не куплена в антикварном магазине, а стояла тут всегда. Все стены увешаны фотографиями, театральными эскизами, картинами и рисунками разных времен и эпох прошедшего века. Степа живет здесь постоянно, хотя у него есть городская квартира, и он иногда ночует в Москве. У всех наших есть свои квартиры и дачи, но когда-то мы все жили в Шишкином Лесу. Все дети выросли здесь.
— Вот, пожалуйста, хотя бы это окно, — показывает Маша и толкает оконную решетку. — Вот эта решетка. Она вообще не запирается. И, сколько я себя помню, не запиралась. В один прекрасный день сюда влезут и все сопрут. Ты, Степа, хоть представляешь себе, сколько все эти вещи стоят?
— Я с этой точки зрения никогда об этом не думал, — морщится Степа. — Для меня это просто наша п-память. И чего вдруг сопрут? Все революции и войны этот дом выстоял — и не сперли, а тут вдруг сопрут.
— Но тут одна только живопись стоит четыре миллиона триста пятьдесят тысяч долларов.
— Ну, это ты з-з-загнула, — удивляется Степа.
— Нет, я точно подсчитала. Я все-таки профессионал. Здесь же Добужинский висит, Бакст, Сомов, я уже не говорю о Полонском. И эта дача не приспособлена для хранения музейных ценностей. А ценности эти могут вдруг срочно понадобиться. Раз сложилась такая ситуация.
— К-к-какая еще ситуация?
— Антон, объясни.
Антон — мой племянник, сын моего брата Макса, — курит в дверях веранды, элегантный плейбой в костюме от Армани и крупным изумрудом в перстне. Восточное ответвление нашей семьи. Мама у Антона красавица туркменка, и жена туркменка, а дети уже совсем туркмены. Когда Макс сбежал в Англию, Антоша остался без отца. Сейчас ему тридцать лет, и он уже крупный предприниматель. Умница. А мой Котя охламон.
