– Приятно вот так вдруг почувствовать себя молодым, – отдуваясь, прошептал Русанов.
– Да уж, – ответил я. – Ты цел?
– Более чем. – Русанов вытащил из внутреннего кармана бутылку коньяка. – По дороге прихватил. Вообще-то я хотел воспользоваться ею в качестве оружия, но, слава богу, до этого не дошло.
Он нежно погладил бутылку по темному боку.
– Маленькая ты моя. Успокойся, родная, все уже кончилось.
Мы сидели в подъезде старого, едва державшегося на осевшем фундаменте семиэтажного дома. По какому-то недосмотру или просто по вредности коммунальных служб города, этот дом миновала волна глобального ремонта, прокатившаяся по Питеру сразу после революции.
За тяжелыми щелястыми дверями, косо висящими на ослабевших от старости петлях, еще жили люди, и я подозревал, что некоторые из этих квартир – многокомнатных, с высокими потолками и толстыми стенами – до сих пор оставались коммунальными.
– Силы-то есть еще? – спросил я литератора.
– Обижаешь.
– Тогда пошли, – сказал я, направляясь к лесенке, ведущей в подвал.
В молодости Русанов любил приключения, особенно его занимали уличные бои. Поводами для них юному литератору служили как нанесенные лично ему обиды и оскорбления, так и преимущество монархии перед демократией, которое он был готов отстаивать до последнего дыхания. Впрочем, любовь к такого рода утехам просыпалась в писателе только после употребления белого крепкого вина, которое он предпочитал всем остальным сортам и видам алкогольных напитков. Несмотря на простецкий вкус, Русанов всегда был человеком респектабельным. Даже не имея еще ни гроша за душой, питаясь где и как попало, он всегда умудрялся выглядеть солидно, одеваться чисто и благопристойно, предпочитая рваным джинсам костюм, а кроссовкам – на худой конец, сандалии. Подающий надежды автор даже посещал парикмахерские, в разговоре употреблял только необходимый минимум бранных слов и всегда сдавал пустые винные бутылки, гордо задрав подбородок и посматривая на окружающих свысока, декларируя тем самым либеральный образ жизни и прочее свободомыслие.
То, что сегодняшнюю потасовку в «Рубле» с некоторой натяжкой можно было считать успешной, действовало на писателя, как дрожание паутины на половозрелого, голодного паука.
Фактически из клуба нам пришлось бежать, но если включить воображение и посмотреть на вещи шире, то получалось, что мы просто решили не брать пленных. После того как один из нападавших взвился черным смерчем чуть ли не под самый потолок, чтобы нанести мне размашистый удар ногой, на него налетел официант, и оба они рухнули прямо на поверженного Русановым плейбоя. В результате плейбою, как и положено по законам добра и справедливости, досталось больше всех, я же увлек опьяненного успехом литератора к выходу.
