И все-таки оно было принято!
— Снижением веса займемся потом, — рассудил Туполев. — И
экономичностью тоже. А сейчас нам нужна прежде всего надежность. Что ни
говорите, первую пассажирскую реактивную машину делаем. Да и по срокам так
быстрее будет, если взять побольше готового... Словом — будем делать на
базе «шестнадцатой».
«Типичная логика консерватора», — подумает иной сильно прогрессивный
читатель... Конечно, можно сказать и так. Особенно, если не отвечать за принятое
решение перед самим собой, перед своим коллективом, перед людьми, которые потом
полетят на этом самолете, по сути дела — перед всей страной... А
конструктор — отвечает.
И еще одну деталь хочется добавить к сказанному.
Летчик, садящийся впервые в кабину нового для него самолета, внутренне
готовый освоить новое, овладеть им, привыкнуть к нему, тем не менее, всегда с
радостью обнаруживает «старых знакомых» — привычную форму штурвала,
расположение оборудования, даже какую-нибудь кнопку стояночного тормоза, такую
же, как на самолете, на котором летал раньше. Не знаю почему — то ли от
понимания человеческой психологии, то ли от постоянства собственных вкусов
конструкторов (или, как сказали бы сейчас, от стабильности взглядов в области
технической эстетики), то ли по какой-то другой причине, — но в кабинах
туполевских самолетов всегда находятся такие знакомцы. Не потому ли эти кабины
так легко осваиваются летчиками?
Что ж, получается, Туполев был консерватор?..
Нет, так тоже не скажешь... В общем, не сумели мы ответить на поставленный
вопрос. Не сумели!
Наверное, оно и по существу невозможно. Не всякое явление реальной
действительности поддается исчерпывающей оценке путем наклеивания на него
какого-то одного ярлыка.
В особенности, если это явление — Туполев...
* * *
И вот снова стоит на аэродроме и готовится к вылету новый самолет —
первый наш сверхзвуковой пассажирский Ту-144. Сейчас, когда вы читаете эти
строки, факт существования «сто сорок четвертого» успел стать привычным. А когда
первый опытный экземпляр этой машины еще только должен был впервые подняться в
воздух, часто можно было слышать от околоавиационной, а порой — и от
авиационной публики:
— Две тысячи триста пятьдесят километров в час? За три с лишним часа на
Дальний Восток?.. А зачем нам такие скорости? Чем плохо добраться на тот же
Дальний Восток за восемь часов?.. И потом: оправдается ли это экономически? Да и
пассажиры на такое дело не пойдут — летать в два с половиной раза быстрее
звука!..
