Гарнаева знали как одного из самых искусных мастеров этого тонкого вида
испытательной работы.
Вот, скажем, поставила жизнь такой вопрос: можно ли благополучно посадить на
аэродром сверхзвуковой истребитель с отказавшим двигателем? Остается ли в такой
ситуации только катапультироваться, или есть возможность спасти не только себя,
но и машину?
А надо сказать, бороться до последней возможности за спасение машины —
традиция настоящих испытателей, существующая, наверное, столько же времени,
сколько сами летные испытания.
Примеров тому можно привести сколько угодно. Тут и посадка летчика-испытателя
Ивана Фроловича Козлова на новом истребителе, у которого после разрушения пушки
нарушилась жесткость хвостового оперения. Тут и героическая попытка дотянуть до
аэродрома горящий новый бомбардировщик — попытка, к несчастью, не удавшаяся
и стоившая жизни Героям Советского Союза летчику-испытателю Алексею Дмитриевичу
Перелету и бортинженеру Анатолию Федоровичу Чернову. Здесь и посадка
летчика-испытателя Рафаила Ивановича Капрэляна на тяжелом многомоторном самолете
на одно колесо. Словом, стоит начать перебирать в памяти жизнь нашей
испытательской корпорации, как подобные случаи один за другим сами встают перед
глазами.
Но тут возникает естественный вопрос: для чего это делается? Зачем люди
ставят под весьма реальную угрозу свои жизни, а нередко и отдают их ради
спасения материальных ценностей, пусть весьма солидных по объему, но в конце
концов только материальных — не более того? Что ж, получается, что издавна
известная нам формула «Жизнь человека дороже любой машины» существует только на
бумаге?
Надо сказать, что подобные вопросы не только могут возникнуть, но и
действительно возникают. После того как я рассказывал о двух-трех случаях такого
рода, приключившихся с моими коллегами, мне не раз приходилось сталкиваться с
недоуменной, а то и резко осуждающей реакцией некоторых читателей и слушателей.
Зачем, мол, Галлай пропагандирует бесчеловечную традицию — рисковать жизнью
испытателей во имя спасения материальных ценностей!
Но в том-то и дело, что ценность нового опытного самолета — не только
материальная. Более того: она прежде всего не материальная! И сколь ни
досадна потеря миллионов рублей, затраченных на его создание, но главная беда
все-таки в другом. Главная беда в том, что, потеряв новый самолет, мы теряем
темп развития авиации (которая, как известно, не стоит на месте — и
не только у нас). И еще: при этом мы почти всегда теряем ключ к разгадке причины
происшествия. А ведь причина эта существует! Она обязательно — чудес на
свете, к сожалению, не бывает — рано или поздно снова проявится на машинах,
построенных по образцу погибшей.
