полноправным последователем Чкалова.
* * *
Велика сила примера — и хорошего, и дурного.
Каким же был для всех пример Чкалова? Многие годы я не задумывался над этим:
столь велика была притягательная сила этого примера, столь непреодолимо было
обаяние личности самого Чкалова, что места для холодного анализа его действий в
сознании не оставалось. Официальный взгляд на вещи, подобные полетам под
мостами, был весьма прост: к ним без излишних раздумий приклеивался ярлык
«воздушного хулиганства», каковое полагалось выкорчевывать с корнем, выжигать
каленым железом и выметать железной метлой.
Должен сказать, что в принципе решительное неприятие бездумного,
безответственного озорства в полете — абсолютно правильно. Чересчур много
напрасных жертв потерпела наша авиация из-за непродуманного, никому не нужного
риска! Велик список этих жертв: от пассажиров и экипажа погибшего без малого
сорок лет назад самолета-гиганта «Максим Горький» до многих безвестных молодых
пилотов, переоценивших свои силы и пытавшихся по наитию импровизировать на своих
самолетах маневры предельной сложности, да еще к тому же на малой высоте, у
самой земли. О недопустимости такого риска нет и не может быть двух мнений:
очень уж дорого приходится за него платить!
Казалось бы, все ясно: мы — противники напрасного риска.
Весь вопрос в том, какой риск считать обоснованным, разумным, а какой —
напрасным!
Иногда ответ на этот вопрос очевиден. Если бы, скажем, командир транспортного
самолета, имея за своей спиной сто человек пассажиров, вздумал крутить фигуры
пилотажа, к которым самолет данного типа не приспособлен, всякий здравомыслящий
человек расценил бы такой «риск» как совершенно напрасный и категорически
недопустимый. Но когда летчик-испытатель на новом самолете вторгается в область
новых скоростей и высот полета, ранее никем не изведанных и, конечно, таящих в
себе опасные неожиданности, бесспорный и немалый риск, сопутствующий этому,
представляется нам неизбежным, нужным и полезным.
Оба приведенных, так сказать, крайних случая совершенно очевидны. Но сколько
между ними лежит промежуточных ситуаций, сложных, противоречивых, многоплановых,
в которых оценка нужности или ненужности риска зиждется на множестве
соображений, нередко субъективных, а потому порой оказывается далеко не
безошибочной!
То, что критики, а порой и друзья Чкалова и даже в последние годы жизни он
сам называли «воздушным хулиганством», во многом представляло разведку, поиск,
нащупывание новых возможностей полета на самолете. Как во всяком поиске, были в
нем и ложные шаги, и переборы, и промахи. Были, наверное, особенно в первые годы
формирования Чкалова как летчика и элементы пресловутого воздушного
хулиганства — без кавычек. Кроме того, далеко не все, что мог позволить
себе Чкалов, было доступно любому из его добровольных подражателей. Но в основе
его «вольностей» лежала не жажда сенсации и не стремление пощекотать себе нервы,
а желание оторваться от стандарта, найти новые приемы пилотирования, расширить
возможности человека, обретшего крылья. Лежало то самое, что толкает режиссера
на новые постановки, ученого — на новые эксперименты,
путешественника — на новые экспедиции...
