...Когда я думаю о жизни Гарнаева, невольно хочется ответить хотя бы самому
себе на вопрос: что заставляло этого человека с таким упорством, сквозь все
преграды и препятствия, преодолевая, казалось бы, самые неблагоприятные
обстоятельства, рваться к летно-испытательной работе?
Да и не одного только Гарнаева — любой летчик-испытатель (не исключая и
автора этих строк) на тривиальный вопрос о том, кем он хотел бы стать, если бы
мог начать жизнь сначала, неизменно отвечает, не раздумывая ни секунды:
«летчиком-испытателем».
Чем же она такая особенная, эта работа? Что в ней так привязывает к себе
людей?
Трудно в нескольких словах выразить то, что принято именовать «обликом
профессии». И все-таки я попытаюсь. Попытаюсь сказать хотя бы о самом главном,
что в ней есть. И чего в ней нет.
Читатель, перелиставший начало этого очерка, уже знает, что нет в
испытательной работе бездумного риска — риска азартного игрока, «на
авось» ставящего все свое состояние на какую-то по наитию выбранную карту. Да и
вообще, наличие элемента личного риска, которое столь активно подчеркивается
едва ли не в каждом рассказе или очерке о летчиках-испытателях, как раз не
кажется мне исключительной привилегией этой профессии. И моряк, и шахтер, и
верхолаз-монтажник, и геолог, уходящий далеко в необитаемую тайгу или крутые
горы, и даже врач (уж на что, казалось бы, представитель так называемой
массовой профессии), никак не гарантированный от того, что его очередной
пациент окажется носителем какой-нибудь зловредной острозаразной
инфекции, — все они рискуют, делая свое дело. И все не видят в этом риске
главную примету своего каждодневного труда.
Если уж пытаться идти по пути поисков каких-то профессиональных аналогий, то
мне работа летчика-испытателя кажется внутренне наиболее родственной работе...
лаборанта. Лаборанта, который, надев чистый белый халат и тщательно вымыв руки,
садится за свой уставленный всяческим лабораторным оборудованием стол, кладет
перед собой заранее составленную и со всех сторон обдуманную программу
эксперимента — и спокойно, методично принимается за дело. Правда, в одной
из пробирок, которые он берет в руки, может оказаться чума, причем заранее почти
никогда не известно, есть она или нет, и если есть, то в какой именно пробирке.
Но на то и существует отработанная методика — в испытательной авиации
говорят, что она написана кровью наших предшественников, — чтобы суметь и
обнаружить «чуму», и, в то же время, не выпустить ее из пробирки...
