— А начальство-то у вас есть?
— Да на хрена нам начальство? Мы — сами себе голова.
— Что, даже и сельсовета нет? — спросила я, окончательно сбитая с толку.
— Раньше он, конечно, был. Да вот сплыл, — развел руками Степан Игнатич.
— А где же вы пенсию получаете?
— За ней в райцентр ездим.
— На чем?
— На своих двоих. Ну, это до трассы, конечно. А дальше — на автобусе, — пояснил он.
— А как же те, кто еще не пенсионер? — продолжала допытываться я.
— А у нас таких нет. Молодые все давно уж отсюдова сбегли. Ну, вот и пришли, — сказал он, отворяя калитку, на которой такой же синей краской был выведен номер одиннадцать.
Тут же послышался лай, но уже более крупной собаки, и я поспешила спрятаться за сгорбленную спину старика.
— Э! Витька! Встал уже?! — неожиданно громко прокричал Степан Игнатич, входя во двор конюха. Сквозь раскрытую калитку я увидела тощую лошаденку, жующую сено. Поодаль стояла телега. Теперь я поняла, почему Витьку называли конюхом. Не потому, что он держал табун лошадей, а потому, что у него имелась эта кляча.
Дверь дома распахнулась, и на пороге появилась женщина непонятного возраста. Ей можно было дать и сто лет, и шестьдесят. На ней был яркий ситцевый халат, а на голове платок из того же материала.
— Че разорался с утра пораньше?! — рявкнула она.
— Не ори. Витьку давай. Дело есть, — в таком же тоне ответил ей старик.
— Знаю, якие дела у тоби! — не осталась она в долгу.
В этот момент из двери показался и сам Витька, возраст которого тоже трудно было определить.
— А, Игнатич, ты чаво? — спросил он, спустился вниз по низким ступенькам и пинком загнал в будку надрывающуюся крупную дворняжку. Та, обиженно заскулив и поджав хвост, скрылась в своем домике и продолжала лаять оттуда.
— Да вот ентой даме подсобить надо, — махнул в мою сторону Степан Игнатич. — Она тебе заплатит, не боись. — И он стал доходчиво объяснять Виктору, что нужно сделать.
Тот подозрительно взглянул на меня, потом кивнул Игнатичу, а мне крикнул:
— Десятка! Не меньше.
— Да, да! — крикнула я в ответ, заглядывая из калитки.
Виктор сразу принялся запрягать лошадь, женщина спокойно удалилась в дом, а Степан Игнатич вышел со двора.
— Ну вот, кажись, я тебя пристроил, — сказал он улыбаясь.
— Ой, огромное вам спасибо, Степан Игнатич. Вы меня здорово выручили, — сказала я и протянула ему пятьдесят рублей.
— А вот енто ты зря, Татьяна, — покачал он головой и нахмурил кустистые брови. — Я ж по-человечески, а ты…
Я почувствовала, как на мои глаза наворачиваются слезы. И как же такое возможно, чтобы этот старик, живя в совершенно нечеловеческих условиях, мог оставаться человеком? Эх, Россия-матушка!
