и пр., потому что всем и так ясно, что там ее охотно слушают, а, скажем, в Пакистан, и в Бангладеш, и в Камбоджу. Родители Александра давно умерли (погибли в автокатастрофе), и он унаследовал кучу денег, но вместо того, чтобы вложить их во что-то путное, или купить себе семь "поршей", или еще как-то с пользой ими распорядиться, он тратит лавандос своих предков на то, чтобы мотаться по всему миру и проверять свои завороченные теории о распространении поп-музыки.
Однажды — тогда-то я об этом и узнал — он написал мне длинное письмо, из Индии. Он завис, так говорилось в письме, где-то недалеко от пакистанско-индийской границы, в маленьком селении на краю пустыни; в этом селении (его названия я уже не помню) Александр зашел в бар, чтобы напоследок напиться пива или какого-то местного шнапса, который гонят из кактусов, потому что он собирался умотать в Пакистан, а там алкоголь вообще не продают.
Он, значит, сидит в баре, а какой-то индус в углу лабает на гитаре, которую ему, индусу, отвалил за ком героина некий хичевавший здесь хиппи; и вдруг этот индус протягивает Александру гитару и просит что-нибудь сыграть. Самое интересное, что Александр способен сбацать на гитаре только две вещи. Одна — это Es geht voran группы Fehlfarben, а другая — Brother Loui, хит Modern Talking. В общем, Александр принимает гитару и берет первые долбаные аккорды из Brother Loui. Индус в отпаде, он щелкает пальцами, притоптывает ногами по глиняному полу, и внезапно весь бар наполняется другими индусами, которые, привлеченные звуками музыки, скапливаются вокруг Александра, и происходит следующее: все они, как оказалось, прекрасно знали эту песню, и вот уже в этом занюханном баре посреди пустыни хор мужских голосов поет: Brother Loui, Loui, Loui… How you doui, doui, doui.
Во всяком случае, так он мне написал, добавив еще, что весь вечер вынужден был вновь и вновь играть эту мелодию и что он и индусы потом затеяли игру: тот, кто пел тише всех, должен был опрокинуть стакан шнапса; и в конце концов все они порядком набрались, и все буквально плакали от счастья.
Я хочу сказать следующее: я, конечно, понял, что имел в виду Александр, когда писал мне об этом, но все-таки как бы и не понял. Бывают такие моменты, когда я все прекрасно понимаю — как в случае с Нигелем и его футболками, — но потом внезапно смысл понятого вновь ускользает от меня. Я знаю, что это как-то связано с Германией, со здешней дерьмовой, пропитанной нацизмом жизнью и с тем, что люди, которых я знаю и к которым хорошо отношусь, выработали для себя определенный стиль поведения, боевую позицию, и теперь уже просто не могут действовать и думать иначе, кроме как исходя из этой своей позиции. Это я понимаю. Но иногда я перестаю понимать, с чего все началось, как формировался такой стиль поведения, и тогда я спрашиваю себя, всегда ли так было и не таков ли и я сам — может быть, и меня тоже другие воспринимают как абсолютную загадку.
