— Прислуга вернулась, — сообщил он. — Я попросил обед приготовить на четверых. Сейчас будет.
— Хорошо, — кивнул Чигирев, усаживаясь за стол.
Через пару минут миловидная горничная внесла в столовую супницу, из которой распространялся аппетитный запах. Чернина с клецками,[2] безошибочно определил изголодавшийся Янек, втянув носом воз-дух.
— Угощайтесь, панове. Приятного вам аппетита, — сказала горничная по-польски и удалилась.
— А прислуга у вас польская, дядя Игорь, — заметил Янек.
— Но мы же в Польше, — спокойно ответил Басов, принимаясь за суп.
— Но ведь вы русский, — не унимался Янек.
— Я человек, который живет, не вступая в противоречия с окружающей его действительностью, — уклончиво ответил Басов.
Несколько минут они молча ели. Янек украдкой разглядывал новых знакомых и сравнивал их про себя. Отец и Алексеев показались ему людьми умными, но немного занудными. Оба превыше всего ценили интеллект, оба видели цель своей жизни в реализации своих научных идей. Правда, если Алексеев был всецело погружен в себя и свои мысли, то Чигирев рьяно пытался обратить окружающих в свою веру, убедить в своей правоте. Да и сфера их интересов принципиально разнилась. Чигирева интересовали люди, их быт и образ жизни. Алексеева же интересовал только его аппарат и все явления, с ним связанные. Но при этом он оставался совершенно равнодушен ко всем историческим эпохам, да и самим возможностям передвигаться во времени ради переустройства мира.
Впрочем, надо признать, что наибольшее впечатление на мальчика произвел Крапивин. Рядом с ним казалось, что стоишь перед мощным утесом, вросшим в землю, на века застывшим в своем суровом величии. Без сомнения, это был сильный человек, возможно, даже не менее сильный, чем дядя Войтек. Впрочем, пан Басовский сильно отличался от Крапивина. Хотя он и был сильным бойцом, но казался Янеку океаном, все время менявшимся по какой-то понятной только ему логике. То он был спокоен и ласков, то становился вдруг бурным, беспощадным и всесокрушающим, то неудержимо стремился куда-то, то неожиданно застывал в неколебимом покое. Басовский был непредсказуем, а Крапивин несокрушим — вот что, пожалуй, можно было сказать, сравнивая этих двух людей.
Молчание затягивалось, и Янек заговорил первым.
— И что теперь будем делать? — обвел он глазами присутствующих.
Мужчины переглянулись. В комнате повисла напряженная тишина.
— Ты задал самый сложный вопрос, — сказал наконец Крапивин.
