– Ой, сынок, я страсть как не люблю в гости к покойникам-то…
– Мама! Нас в гости никто и не приглашал! Но выяснить, от чего скончалась Попова – наша с тобой первейшая обязанность!
– Но ведь и так ясно, сказали же – от передозировки! Вот, Дуся, я ж тебе сразу говорила – нечего там делать на этих курсах! Что ты в самом деле – баба какая, чтобы фартуки кроить? Попову возьми – хорошая такая девочка, пошла учиться на портниху и что? Так к иголкам прикипела, что колоться начала! А ты все – хочу быть Диором! Тоже мне Нина Риччи!
Матушка продолжала сыпать известными именами и продвигалась в известном направлении – к дому Поповой.
Улицу Романтиков Филины знали. Когда-то давно здесь был детский сад, куда маменька исправно таскала сынишку. Дома на этой улице были только деревянные, с перекошенными заборами и ветхими крышами, и райончик сильно напоминал заброшенную деревню. Дом номер семь новизной не отличался, но на фоне остальных развалюх выделялся вычурными ставнями. Впрочем, сами ставни тоже грозили вот-вот сорваться с петель, зато раскрашены они были непривычно – на синем фоне умелой рукой кто-то нарисовал веселые детские мордашки. Только вот сидели эти лица на корявых туловищах жирафов. То, что тела принадлежали жирафам, догадаться можно было по длинным шеям и желтой пятнистой окраске. Остальными тонкостями художник себя не утруждал – просто нарисовал длинную трубу-шею, овал вместо туловища, а под ним четыре жиденькие палочки. Особенно тщательно были нарисованы хвосты – пышные, лошадиные.
– Это же надо, какое уродство, – не удержалась Олимпиада Петровна. – С какими людьми приходится дело иметь… Не стучи, заходи во двор так, не принято стучать, когда в доме покойник.
Низенькая калитка со скрипом отворилась, и взору Филиных предстала трогательная картина – перед собачьей будкой, рядом с грязными тарелками, на четвереньках стоял довольно молодой мужчина в сильном подпитии и душевно беседовал с рычащей псиной.
– И не смей! Как ты, дрянь такая, потом хозяину в глаза смотреть будешь? От-дай!
Собака припала на передние лапы и грозно рявкнула.
– Не матерись! У тебя же дети, с-сволочь!
– Мущщина, – поправила прическу Олимпиада Петровна. – Что это вы, я извиняюсь, в такой скорбный момент над собакой издеваетесь?
– Это я? Я над ней? Это она надо мной! Оттого и момент скорбный! – обернулся мужчина, но подниматься с четверенек не стал. – Это она… всю кровь мне… А ить я… Пальма это моя, познакомьтесь. Я ить вчера, когда пили-то все, две бутылки сюда заныкал, думал – встану, опохмелюсь по-человечески. И главное – не возьмет же никто! А она чего учудила – взяла да и щенков ночью родила! Ну и теперь, понятное дело, никого к ним не подпускает. И на меня рычит. Сволочь! А я ведь заныкал! И теперь чего – ждать, пока ейные дети вырастут? Отдай бутылки, с-собака!
