И при этом Баранов, видите ли, ходит, задирая нос. А сам, между прочим, живет по талонам. Этот бродяга осуждает его – космопроходца Терочкина. Да что он понимает, сидя в своей конуре? И что это за дурацкое замечание насчет того, что их «занесло во времени»? Что за безумные гипотезы зародились в мозгах дисквалифицированного сюковца?
Иван отправился в Эрмитаж. Он прошел контроль без билета, по удостоверению космической службы, но на реставрацию музея пожертвовал червонец, сунув его в пузатую стеклянную вазу, выставленную у входа специально для этих целей. Указатель оповещал о том, что античное собрание находится в подвале. Иван спустился по темной лестнице и оказался в длинном сыром неосвещенном коридоре. В конце горел свет. Терочкин двинулся на этот свет и вскоре услышал, как Баранов хлюпает мокрой тряпкой и фальшиво поет:
Когда фонарики качаются ночные
И черный кот уже выходит из ворот…
– Димка, – позвал Иван.
Пение на миг прервалось, чтобы возобновиться отчаянным воплем:
Я из пивной! иду!
И ничего! не жду!
И никого! уж я не в силах! полюбить!
– Дим-ка! – еще громче позвал Иван.
Баранов свесился со стремянки.
– Кто там? – крикнул он, всматриваясь в темноту. – Дядя Коля, ты?
Иван вышел на свет.
– Это я.
Ему показалось, что Дима был разочарован. Баранов слез со стремянки, бросил тряпку и пошел ему навстречу, обтирая руки о синий сатиновый халат.
– Пошли в бытовку, – предложил он.
Он отворил невидимую дверь, зажег свет, и Иван, чуть пригнувшись, переступил порог маленькой чумазой комнатки с закопченными стенами и паутиной по углам. В полной тишине на стол, где стояли немытые стаканы бурого цвета, сорвался паук.
– Ты бы хоть пауков вывел, – раздраженно сказал Терочкин.
Дима равнодушно смахнул восьминогого со стола.
– Они полезные. Они у меня тараканов ловят.
– Я по делу.
– Да догадался уж.
Дима сполоснул стаканы ржавой водой из-под крана, налил и сунул в один из них покрытый наростами кипятильник.
– Я чаю не хочу, – поспешно сказал Терочкин.
– Зато я хочу, – ответствовал Дима и обнял Ивана за плечи. – Ну что, сюкорг? Побеседуем?
– Чем ты занимался? – спросил Ваня, высвобождаясь.
– Статуи мыл. – Дима хихикнул. – Намного приятнее, чем мыть покойников, хотя сходство в ощущениях есть. Ибо нет на свете ничего холоднее, чем мертвец, пролежавший в холодильной камере… Хочешь посмотреть?
Иван содрогнулся от отвращения.
– Дурачок, статуи – это произведения искусства, – ласково сказал Вадим. Он заварил в стакане пресловутую чайную пыль и прикрыл покоробившимся листочком бумаги. Терочкин задумчиво смотрел на его руки. Грубые, грязные, с обломанными ногтями.
