А муха все жужжала и жужжала, неотвязная, как все мухи. И Бертрану вдруг послышалась в противном этом звуке явственная хвала Создателю – смиренная и радостная.
И он прошептал:
– Всякая тварь Господа славит в свой час.
* * *
В Шателайон Бертран и Фалькон (а с ними и Жеан – невыспавшийся, со слезящимися глазами) возвратились уже к полудню. Поневоле пришлось ехать шагом, чтобы поменьше мучить собаку, которую Бертран взял в седло, не доверив эту ношу никому другому.
Навстречу вышел конюх, следом выскочил Итье. Собаку унесли – устраивать в спокойное место и долечивать. Итье, напустив на себя небрежный вид, поведал батюшке, что охотники взяли-таки второго оленя на обратном пути к замку. Добавил, что эн Раоль уж спрашивал, не воротился ли эн Бертран де Борн.
Бертран улыбнулся сыну и отправился воздать должное второму оленю, затравленному в заповедных лесах Шателайона.
Наутро, собираясь к мессе, Бертран спросил эн Раоля:
– А что, эн Раоль, много на ваших землях еретиков?
– Почему вас это занимает, эн Бертран? – удивился эн Раоль.
Бертран пожал плечами.
– Совсем не занимает. Просто спросил.
– Я не дознавался. Думаю, немало есть и таких, кто исповедует свою веру. Живут они в строгости и бедности. Слыхал я, конечно, что есть тут одна малая община катаров. Дни свои они проводят в трудах и молитвах, а обычай весьма суров, так что добрым католикам упрекнуть их совершенно не в чем. Напротив, иным бы у них и поучиться не грех…
– Так ведь они и не христиане вовсе, – сказал Бертран де Борн. – Полуязычники какие-то, если не хуже.
– Вам-то это откуда известно?
– Попал на их проповедь. Говорили что-то совсем уж несусветное.
Эн Раоль вдруг напрягся и отвел глаза в сторону.
– Эн Бертран, – произнес он негромко, как будто с натугой, – сам я, как вы видите, добрый католик, да и вся моя семья – тоже. Однако я не вижу особого греха в том, что кое-кто исповедует свою веру. Я доподлинно знаю, что жизнь их проходит в суровом самоограничении, а подданные они верные и ничего дурного в их поведении нет.
Бертран не ответил. Ему вдруг стало неприятно, будто вступил во что-то скользкое.
* * *
Каноник отец Гугон, когда Бертран сознался ему, что был на проповеди еретика и слушал нечестивые речи, только вздохнул – да так тяжко, что занавеска исповедальни шевельнулась.
– Дитя мое, – молвил он коленопреклоненному рыцарю, – да кто же в этой несчастной земле, пораженной гнойниками ереси, не внимает нынче нечестивым речам! Главное, чтобы сердце твое не отзывалось на них, чтобы не влек тебя соблазн.
