– Ах вы, дерьмец! – рявкнул Симон. – Немедленно встаньте!
– Не встану! – разъярился Гюи. – Так и буду стоять!.. вам на позор!..
– Только себя опозорите!
– Это вы себя опозорите, если разрушите город! Придите в себя, брат!
– Я и без того в себе!
– Вижу я, что наша мать однажды разродилась дураком! – крикнул Гюи.
Симон размахнулся, чтобы ударить его. Ален схватил графа за руку.
– Вы будете жалеть, – сказал Ален после краткой паузы и выпустил руку Симона.
Тут Фалькон побледнел еще сильнее и стал тихо оседать на пол.
Братья тут же забыли свою ссору и бросились к епископу. Фалькон слабо отталкивал их руки и качал головой.
Симон подхватил епископа на руки и отнес на кровать, в опочивальню. Согнав пригревшегося там пса, Симон осторожно опустил Фалькона на смятые покрывала.
– Вы больны? – спросил он.
Гюи запалил лучину.
Фалькон тихо сказал:
– Я не болен.
– Что с вами? Я позову лекаря.
– Не нужно. Я устал.
Симон помолчал. А Фалькон, радуясь наступившей тишине, с укоризной сказал своему графу:
– Я весь день ходил, как побирушка, по городу, упрашивал…
– Вы сегодня ничего не ели, – сказал проницательный Гюи.
– Я поел в городе.
– Лжете, мессен епископ, – сказал Гюи, удачно передразнивая марсальский выговор Фалькона.
– Может, и лгу, – не стал отпираться Фалькон.
– А почему вы не ели? – насел Симон. – Я скажу стряпухе… Где эта… Аньес?
Фалькон мгновение смотрел Симону в лицо – прямым, сердитым взглядом. Потом опустил веки.
– Не нужно жечь Тулузу. Не нужно сдирать кожу… И оставьте меня, наконец, в покое.
Гюи сунул лучину горящим концом в воду. Симон, наклонившись, поцеловал сухую стариковскую руку епископа и вышел вслед за братом.
* * *
Вильнёв – новый квартал старой Тулузы. У Тулузы после поражения уже нет стен; у Вильнёва их еще нет.
И вот ранним утром в Вильнёве, между Нарбоннским замком и Тулузой, начинается большой сход. Там, где расступаются дома, давая место воскресному рынку, появляются городские нотабли, богатые торговцы, владельцы мельниц Базакля и другие важные персоны. И Дежан тоже здесь. Фалькон опять оказался прав: его пригнало любопытство.
Нотабли беспокоились. Все же, что ни говори, а Тулуза грозному Симону (хи-хи, но в кулачок, тихонько) недурно насовала. Да еще после Бокера, где он тоже позора нахлебался. Может ведь и не простить. Может ведь и вправду заложников перевешать, как грозился.
Вскоре вслед за тем прибыл и граф Симон. Явился под сверкание знамен, под рев труб, окруженный конниками, ослепляющий доспехами.
