Сегодня Тамара была в полосатом костюмчике, которого он еще не видел на ней, и была бы слегка похожа на арестантку, если бы не изысканная небрежность прически. Сегодня у Тамары вторая смена, Валерий проводит ее на работу. К счастью, это долгий путь.
– Ты сегодня не такой, – сказала Тамара и чмокнула его, почти не коснувшись губ, – что-то случилось?
– Ничего. Но кажется, я ненавижу Людмилу.
Тамара улыбнулась и нахмурилась.
– «Ненавижу» – это слишком большое слово. Нельзя ненавидеть людей. Что она сделала?
– Ничего.
– Тогда тем более. Просто разлюби ее, и хватит.
– Я уже разлюбил.
– Тогда пусть она уходит.
– Я не могу ее прогнать. Даже если я попробую, она не уйдет.
– Ты от этого такой грустный? – спросила Тамара и чуть улыбнулась, наклонив голову, и поддела что-то мелкое концом туфельки. Ей все же было приятно.
– Нет, не от того.
– Тогда от чего же?
– Однажды Люда сказала… Как же она сказала…
«Так грустно, как будто кто-то умер.» Неверно, – когда умирает кто-то, не грустно. Грустно, когда умирает тот, кого ты любил. Или даже не человек, даже просто вещь или животное, место, комната, убеждение, вера, наваждение, скамейка в парке, который весь заставлен мусорницами, а они все перевернуты, но не рассыпаны, потому что многолетнее содержимое сцементировано дождями…(Они шли по аллее у стадиона). Если ты на этой скамейке сидел. Даже не умирает, а лишь теряется для тебя. Чувство во всех случаях одно и тоже потому что все эти случаи означают одно и то же: смерть любви – ямщик не гони лошадей, мне некого больше любить… А просто смерть человека не вызывает никакого чувства, если она не связана со смертью любви. Мне кажется иногда, что любовь это живое существо, а не состояние ума или сердца.
– А ты совсем не любишь людей, – сказала Тамара.
Они прошли молча до перекрестка. У светофора собралось человек пятнадцать и смотрело на аварию: молоковоз врезался в жигули.
Водитель молоковоза открыл желутeю дверцу и выполз на дорогу. Все ахнули от удивления: кабина машины была смята почти в лепешку – вильнул и врезался. Он стоял, пошатываясь и улыбался с выражением дурачка, по лицу слегка стекала кровь.
Он смотрел на свою кабину, в которой никак не смогло бы сейчас поместиться тело целого человека. Но он-то был цел:
– А со мной ничего! – он поднял руки, как футболист, забивший гол, и пошел к тротуару. Не дойдя, дернулся, как будто споткнулся о невидимое препятствие, и с размаху упал лбом о дорогу.
Люди облепили его как мухи – стал невидим.
