От патера не укрылось глубокое замешательство собеседника.
– И все же, несмотря на это, было бы разумно обо всем рассказать королю, – продолжал он, как бы стараясь смягчить действие своих предыдущих слов. – И тут, мне кажется, маркиза как раз и есть тот единственный человек, которому, может быть, удалось бы добиться его милости. Не к несчастным узникам – это, к сожалению, невозможно, – а к вам самому. – Он умолк, так как герцог покачал головой с невероятно красноречивым выражением.
– Понимаю вас, – сказал патер. – Вы не верите в искренность желания маркизы помочь вам. Голова ее сейчас и в самом деле занята другим. Не могу не согласиться с вами: момент для вашей просьбы действительно не самый благоприятный. – Он не стал изъясняться более определенно.
Но герцог и сам уже давно понял, о чем идет речь.
– Патер! – страстно произнес он, не в силах более сдерживать волнения. – Вы не могли бы дать маркизе абсолюцию и тем самым развязать ей руки?
Патер с какой-то почти юношеской живостью покачал головой.
– Только если маркиза готова навсегда покинуть Париж, – сказал он с улыбкой. – В противном случае – нет. О морали так же бессмысленно спорить, как и о вере. А между тем, мой дорогой герцог, именно в ее отсутствии и заключается единственная надежда: я имею в виду некую особую власть, которая еще, возможно, способна заставить короля немного мягче истолковать смысл королевской присяги – разумеется, только в отношении вас, но не в отношении узников. И если я не ошибаюсь, вы уже не раз имели случай испытать эту власть.
Он прервал свою речь, заметив, что с герцогом происходит нечто неожиданное.
– Или, может быть, вам по каким-то причинам не хотелось бы принимать помощь маркизы? – спросил он затем удивленно.
Герцог медлил с ответом. Наконец он произнес сдавленным голосом:
– Да, мне не хотелось бы принимать ее.
То, что он до сих пор лишь смутно чувствовал, теперь вдруг обернулось абсолютной ясностью: мрачная тень тюремной башни в Эг-Морте легла и на его отношения с маркизой! Тревога, тихо шевельнувшаяся в его груди перед дверью в ее покои, – нет, еще раньше, в карете, по дороге в Париж, – внезапно превратилась в ужасающую очевидность: он не мог, не смел больше просить эту женщину о помощи!
Патер, стоявший напротив него с опущенными глазами, взглянул на него быстрым, умным взглядом.
– Понимаю, – чутко откликнулся он на его слова. – Увиденное вами в Эг-Морте не только потрясло вас как человека, но и внутренне преобразило вас: вы предпочитаете довериться Богу…
