– Я не вмешиваюсь в их отношения! – пролепетала мамаша. – Он сам... Вот, статуэтку подарил... Я ведь не просила! – в сердцах воскликнула она и вдруг удивленно заметила: – Так ведь Марта на четырнадцать лет старше Юры!
– Тебе-то какое дело?! Скажи мне: какое твое дело? Или ты собралась оставить Диму и вместе с Дусей переехать к нему в Палех? И что ты там будешь делать? Местных мужиков соблазнять? Что?
– У меня и в мыслях нет Димку бросать!
– Но ты же понимаешь – Юрка влюблен в тебя! И пока ты тут, у них с Мартой ничего не выйдет!
– А-а! Ну, конечно! Поняла, поняла! Ты бы сразу и сказала! – И мамаша, словно в лихорадке, похватала мои разбросанные по комнате одежки, бутылочки, соски, пеленки и пошвыряла их в сумку. Потом ринулась к телефону и вызвала такси.
Через полчаса я лежала в коляске на улице, а рядом стояла мама. Из подъезда вылетел Юра Макашов без пальто, в брюках и в свитере, подлетел к ней, протянув увесистый сверток.
– Подарок забыли!
– Я не возьму!
– Перестань! – И толстая тетка, несчастная от нерастраченной любви своей, оказалась в коляске, прямо у меня в ногах.
Юрик помог погрузить меня, вещи и коляску в такси, шепнул маме что-то на ушко, отчего она смущенно покраснела, и сказал:
– Я тоже сегодня съеду отсюда.
– Куда? У тебя же выставка! – поразилась она, но ответа не услышала, потому что такси сорвалось с места, и мы отправились домой – к бабе Саре, Любе, Фросе и Алду. Никита с Клавдией укатили в Кобылкино, потому что столичные «дохтура» ничем не отличались от саранских – они не смогли вылечить поврежденные связки Клавдии, а от предложения вырвать беспокоивший его зуб Никита отказался. Сказал, что он и сам его может выдрать: привяжет надежную тонкую веревочку одним концом к зубу, другим – к двери, Клавка сильно дверью хлопнет, и нет зуба. Делов-то! Еще за это деньги платить! Не такой уж он дурак!
Клавдия обрела голос через четыре года, когда все в ту же самую выгребную яму провалилась та дочь, которую она носила под сердцем во время ее визита в Москву. Клавка стояла и смотрела, как ее ребенок тонет в зловонной жиже, и вдруг как заорет: «Помогите! Помогите! Караул!» Никита оказался рядом, спас дочь и лишь к вечеру заметил – что-то изменилось, неспокойно как-то стало в семье, напряженно. И только когда Клавдия крикнула:
– Ну, чо расселс-си-то! Иди дров наколи, воды принеси! – до него дошло – жена заговорила.
Юрик же Макашов, как потом мы узнали, действительно переехал к своему другу, который как нельзя кстати вернулся с Байкала, где в течение полугода изображал на полотнах величайшее озеро Земли то в брезжущем рассвете, то в туманной дымке, то в дождь, то в солнечное безветрие, то в ненастный день, то в лучах заката. Он приехал в Москву окрыленный и тоже вовсю, как и Юрик, готовился к выставке. Но если у Макашова выставка называлась «Изящная палехская миниатюра», то у друга, к которому он переселился, выставка носила более пафосное название – «Великое достояние России».
