– Конечно. Довольна?
– Чем? – И она еще больше зарделась. Она понимала, о чем ее спрашивал Юра – а я понимала, почему она тянет с ответами.
– Мужем, семейной жизнью... Вообще – жизнью?
– Он в армии, – после долгой паузы выдавила мама из себя.
– А помнишь, как мы до ночи катались на велосипеде, я показывал тебе церковь, фрески?.. Написать тебя хотел... Но Лидка, злодейка, тебя в Москву увезла! Потом отчитывала меня – мол, что ты к девочке пристал! Оставь ее в покое! Ей всего пятнадцать лет! А не увезла б она тебя тогда, мы бы поженились!
– Ах! Ну что ты такое говоришь! – в бессилии каком-то отмахнулась мамаша.
– Ну вот что ты, Миш, намалевал?! Хоть ты ему, Зоська, скажи! – возмущалась тетя Лида в соседней комнате. – Я ведь битый час вдалбливала тебе, что синяя ваза на холсте не может быть написана ультрамарином! Я вообще просила тебя не использовать этот цвет! – Она была очень недовольна. Нет, недовольна – это, пожалуй, не то слово! Такое впечатление, что Миша страшно обидел, оскорбил, унизил ее.
– Но как же так?! Лид! Мне что, ее охрой, что ль, писать надо было, когда она синяя? Темно-синяя!
– Ваза стоит на столе. Вот! Мало того, перед окном! Вот! Я еще вишневую тряпку под нее подложила. Вот! Шторы – бледно-зеленые! Ты посмотри, сколько цветов и оттенков окружающих предметов отражается в самой вазе за счет света! В ней все отражается – и белый потолок, и серость апрельского ненастного дня, и шторы, и бледно-желтые обои, и эта вишневая тряпка, в конце концов! Ты вглядись – ведь на поверхности вазы нет ни одного синего штриха, ни одного пятнышка! Неужели ты не видишь самых элементарных вещей?! Твоя задача – отобразить все отсветы комнаты в данное время в этой вазе!
– Тогда она не будет синей! – упирался Миша.
– Она будет такой, какая есть на самом деле, а не то, что у тебя – ночная ваза ядовитого, неправдоподобного, баклажанного цвета! – прокричала тетя и прибежала к нам вся в красных пятнах. – Вот дурак! Как его только в художественное училище взяли?! Макашов! Нужно для Дуни кроватку сделать! Я сейчас бегу в мастерскую, вечером на вокзал – Марта из Таллина приедет. Ну все, пока, я побежала!
Тетя тогда работала над лавровой ветвью – плакатом, который спустя три месяца висел во всей красе на одном из домов Цветного бульвара перед очередным фестивалем молодежи.
Юра Макашов сколачивал для меня кроватку, раза три чуть было не саданул себе по пальцу, глядя на родительницу мою. А когда мой лежак был готов, подошел к ней сзади и прошептал:
