– Думаю, что кухарка Дарьюшка даже не подозревала, как воспользовались ее именем. Должно быть, Сергиенко и впрямь домогался ее, именно поэтому Дарью и решено было использовать как подсадную утку. Не сомневаюсь: Луиза Виллимовна Вильбушевич и была той «писем писательницей», которая изготовила от имени Дарьюшки сию, как говорят поляки, цидульку [10]. Если кучеру Филимонову удастся найти подписанную ею этикетку, очень хорошо, если нет – придется раздобыть другую для сличения почерков.
В эту минуту растворилась дверь и на пороге возник помощник господина прокурора.
Нижний Новгород. Наши дни
На сей раз край света оказался совершенно ни при чем. Света жила на Черном пруде, практически рядом с Покровкой: в двухэтажном доме, стоявшем в глубине двора и скрытом от шумной Октябрьской, по которой были проложены трамвайные рельсы. Поодаль стояло еще несколько подобных же домов – бревенчатых полностью либо поставленных на кирпичное основание. Что характерно, кирпичные станы со временем просели и пошли трещинами, а деревянные только потемнели, но даже не покосились. А ведь времени и правда прошло много. В самом центре города, в квартале от главной улицы, жил-поживал, словно бы законсервировавшись, старый Нижний – начала XX или конца XIX века, а может быть, даже его середины!
Дом, куда пришла Алена, прежде был отделен от соседнего кирпичным брандмауэром [11]. Здесь, в этом закутке истории, вообще не было проходных дворов. Алена где-то читала, что эти брандмауэры были нарочно возведены не столько в целях противопожарной безопасности, сколько чтобы затруднить бегство от полиции воришек, а главное – пламенных революционеров, которых, с легкой руки всяких Ванеевых, Невзоровых и т.п. (в их честь и по сей день именовались городские улицы) расплодилось в свое время в Нижнем немало. Да еще и Буревестник чирикал (или каркал?) что-то революционное… Словом, царским сатрапам было кого гонять по проходным дворам. Но, видать, плохо гоняли, и даже брандмауэры не помогли!
Алена несколько минут постояла во дворике и полюбовалась белыми березами, окружившими темный бревенчатый дом. У нее стало тревожно на душе, хотя, казалось бы, куда еще тревожней, после вчерашнего-то! Явилось отчетливое ощущение, что она уже стояла около этой двери, глядя в голубое небо, в котором вот так же мельтешили под ветром тонкие березовые ветви… правда, тогда они были одеты листвой… Но этого никогда не было, она точно знала, что ни разу не заходила в этот двор, а потому только пожала плечами – и потянула на себя дверь подъезда. И мгновенно день сменился ночью, свет – тьмой, осенняя свежесть – сырой затхлостью, а на душу легла вовсе уж мрачная тяжесть.
