— Получается, что сами же люди во всем и виноваты? А чему же учит твой Господь?
— Любви. Добру. Милосердию. Он дает людям жизнь, а дальше они должны сами показать, на что способны. Человеческая жизнь, с самого ее начала, подобна юному путнику, который стоит на развилке дорог, Сам выбирай, куда идти.
— Ну и куда же, монах, посоветуешь идти юному путнику?
— А это он сам должен выбрать. Хочешь жить честно — иди вперед, по прямой дороге, никуда не сворачивай и ничего не бойся. И всегда благодари Господа за все тяготы, которые встретятся тебе на пути. Прямая дорога — самая простая и самая тяжелая, но она самая прекрасная, ибо она ведет к Господу. На этой дороге ты никого не убьешь, не ограбишь, не обманешь.
— Да-да, — Фил засмеялся. — Только не забудь взять с собой нож, пистолет и побольше этаких свинцовых штуковин под названием пули. Иначе: ты-то никого, зато тебя и грабанут, и облапошат, и укокошат. Славная дорожка, ничего не скажешь. Иди и пой, и жди, певчая птичка, пока из тебя сварганят рагу!..
— Это уж как Господу будет угодно, — возразил монах. — Господь сам знает, сколько времени он дал каждому человеку на земной путь. Это точный срок, от первого мига до последнего, и этот срок нельзя ни убавить, ни продлить. От людей туг ничего не зависит. Земная жизнь — это всего лишь испытание для души, не более.
— А другие дороги… они куда ведут?
— В никуда, — коротко ответил монах.
— Ах, — опять засмеялся Фил, — что же нам, фрис-чедским грешникам, теперь делать? Мы же не знали, неучи, что с самого начала пошли в никуда! Ума не приложу, как же нам теперь исправляться! Вроде уже поздновато, а? Растолкуй, монах, растолкуй!.. Расскажи перед смертью еще какие-нибудь байки про своего доброго-предоброго небесного придурка!
— Адмирал, — вдруг жестко произнес монах, чеканя каждый звук, — вы можете оскорблять меня, и я все стерплю и все прощу, ибо я не умею мстить. Но если вы не возьмете свои гнусные слова о Господе обратно, вы больше не услышите от меня ни слова.
Монах замолчал, глядя в глаза Филу. Тот тоже не отводил свой взгляд.
В гляделки решил со мной поиграть, подумал Фил. В детскую игру… Весь в моих руках, а вот, смотри-ка, отважен… А ведь я, кажется, уступлю ему. Да, уступлю. Он, как ни крути, по-своему прав. Для пего небесный дурак, видно, значит то же, что для меня — отец. Окажись я на месте монаха, я бы тоже не потерпел таких слов про Дуката. Теперь этого парня сколько ни пытай, он свое слово сдержит: будет молчать. Но я, вот что странно, не хочу заканчивать этот разговор. Не хочу… Почему?! Что, что меня заставляет задавать монаху вопрос за вопросом?! Что?!
