При этих словах Пенелопа всхлипнула, но тут же, проглотив комок в горле, сказала, что пурпурный плащ Одиссея она соткала сама, сама накинула мужу на плечи и скрепила золотой пряжкой.
Одна из служанок поспешила утешить царицу и протянула ей чашку с горячим настоем, сдобренным медом. Пенелопа изящным движением взяла сосуд и велела угостить меня тоже этим ужасным питьем в знак благодарности за мой рассказ. Проявив в начале рассказа признаки глубокого волнения, Пенелопа вдруг перестала задавать вопросы, словно у нее совсем пропал интерес к Одиссею, которого, по ее словам, она так любила. Что это? Смирение? Охлаждение? Усталость? Какой пеленой затягивают годы наши чувства! Выходит, нет больше памяти на Итаке?
Я хотел продолжить свой рассказ, чтобы вновь пробудить интерес Пенелопы к ее супругу. И сказал, что во время осады Трои видел, как он бродил вечером по берегу, прижимая к уху блестящую розоватую раковину.
«Говорят, что раковины хранят в себе шум моря, — сказал я Одиссею, — грохот волн, свист ветра, завывания бури, крики чаек. Но мы сейчас на берегу моря, так зачем же ты слушаешь его шум в раковине?»
«Не шум моря я слушаю в раковине, — ответил он мне, — а голос моей супруги, голос любимой Пенелопы, доносящийся до меня с далекой Итаки. Закрыв глаза, я слышу и ее голос, и голос маленького Телемаха: он плачет и лепечет свои первые слова».
— Я был растроган, любезная царица, и в который раз восхитился Одиссеем, умевшим проявлять находчивость в самых тяжелых ситуациях. Я слышал также, что и после страшного кораблекрушения он выплыл на берег, держа в руке свою звучащую раковину, которую часто подносил к уху в минуты грусти.
— Впервые слышу, — сказала Пенелопа, — что Одиссею было свойственно чувство грусти. Это меня удивляет, но верно и то, что мужчины тоже не каменные и изменяются под воздействием времени и обстоятельств. Твой трогательный рассказ о раковине для меня столь же неожидан, как неожидан образ грустящего Одиссея. Порой чувства делают слабыми и сильных людей.
Это замечание Пенелопы было последним, и мне показалось, что голос ее внезапно пресекся. Потом она отвернулась, чтобы посмотреть на языки пламени, которые поднимались над потрескивавшими в очаге дровами. Может, она хотела скрыть новый приступ волнения? Новые слезы?
Тяготы путешествия после кровопролитной войны, борьба с жестоким океаном, отвага, требующаяся для противостояния соленым ветрам, одинокие ночи под враждебным небом, родина, разоренная ненасытными злодеями-князьями, добивающимися руки его жены, — неужели даже такая злая судьба никогда не смягчит угнездившееся в сердце мужчины недоверие и подозрительность по отношению к любимой женщине?
