Я провела в Бад-Тёльце месяц. На тамошнем воздухе папа поправился так быстро, что для беспокойства не оставалось места, и, когда мне предложили работу на Мадейре, я не заставила долго себя уговаривать. Даже мой возлюбленный, когда я спросила его, сказал, что дома нет ничего такого, ради чего стоило бы возвращаться. Мне не совсем понравилось такое ободрение, но и правда, никого из моих троюродных братьев в Эшли не осталось, а зима в коттедже и сырость ранней весны представлялись унылыми и не очень заманчивыми, так что я согласилась на предложенное место и уехала, радуясь солнцу и цветам Фуншала, совершенно не подозревая, что уже никогда больше не увижу отца.
– Бриони?
– Да, я не сплю. Что случилось?
Но беда была уже здесь, в комнате. Она наваливалась на меня, бесформенная, как туман, бесцветная – ни темная, ни светлая, – без запаха, без звука, как парализующий спазм боли и смертельный страх. Меня прошиб горячий пот, ногти царапали простыню. Я села.
– Кажется, я поняла. Это папа... Наверное, ему снова плохо.
– Да, что-то случилось. Я не могу сказать больше, но тебе надо уезжать.
Я не стала спрашивать, откуда он знает. Все вытеснило ощущение горя и тревоги, и это чувство повлекло за собой действия: телефон, аэродром, тягостная, медленная поездка... Тогда у меня лишь мелькнула мысль: не было ли у моего отца дара Эшли? Ни разу ни единым намеком он не дал мне повода заподозрить этого, впрочем, и я никогда не рассказывала ему про себя. «Прочитал» ли мой возлюбленный его сознание или даже входил с ним в контакт? Но во мраке отпечаталось отрицание. И с этим отрицанием закончилась неопределенность, головоломка излишних сомнений, пронизывавших темноту, как нить другого цвета, вплетенная в ткань.
Неважно, как и от кого он узнал о беде. Это дошло до него, а теперь и до меня.
– Ты можешь прочесть меня, Бриони? Ты очень далеко.
– Да, я могу. Я поеду... Прямо сейчас, завтра... или сегодня? Рейс в восемь. Меня, конечно, возьмут... – Потом, с тревогой, всеми силами посылая мысль, я позвала: – Любимый! Затухая:
– Что, Бриони?
– Ты будешь там?
И снова отпечаток отрицания в темноте. Отрицание, сожаление, постепенный уход...
– Господи, – беззвучно проговорила я. – Когда же?
И тогда сквозь тьму проникло еще что-то. С силой раздвинув в стороны тучи смерти, пришли утешение и любовь, старомодные, как конфетти, сладостные, нормальные, давно и хорошо знакомые чувства. Словно тени роз с потолка пролили на комнату свой аромат. А потом не осталось ничего, кроме теней. Я была одна.
