– Так-так, все ясно… – Калхун уже понял, к чему тот клонит.
– Кто-то должен спуститься к местному генератору, запустить его и зарядить энергоячейку… – Розенберг умолк, словно понял, что сморозил какую-то глупость.
"А почему именно я?!" – так и подмывало закричать Калхуна. Хотя ответ был очевиден. Этим профессорам надо готовить оборудование. Если кто-то из них погибнет, то запустить прототип оставшиеся в живых уже не смогут. Идти еще куда-то ох как не хотелось… Калхун впервые за весь день почувствовал, что он смертельно устал… Есть не хотелось – стресс всегда отгонял аппетит. Но второе, чего хотел сейчас Барни больше всего на свете – это поспать. Первое – убраться из "Черной Мессы".
– Мы уже посылали с этим нашего коллегу ВанБюррена и одного из охранников, Билла, но с тех пор прошло уже слишком много времени. Я боюсь предполагать худшее, но…
Калхун уже хотел было сам прервать доктора, но тут в зал вбежал Лэйдлоу.
– Доктор Розеберг, – сразу заговорил он, – У нас отличные новости! Кто-то, да благословят его боги, запустил спутник наведения на орбиту! Мы заметили, что появился сигнал, очень мощный сигнал.
Розенберг счастливо улыбнулся.
– Отлично, Марк! Это же просто чудесно! Теперь, все что нам осталось – лишь зарядить ячейку…
– Показывайте дорогу, док, – с ходу сказал Барни.
Ученые посмотрели на него с благодарностью. И Розенберг повел его к небольшому элеватору за углом.
Жизненная Энергия
Отбирая автомат у мертвого десантника, Калхун думал, как же хитро все устроено. Чтобы жить, всегда надо убивать. Природа здесь не щадит никого – человек с вызовом берет ее пример. Убивать, чтобы жить. Но есть и другое. Жить, чтобы убивать. Барни никогда не был расистом, женоненавистником или классовым борцом, но сейчас ему казалось, что в солдаты особого назначения идут как раз такие люди. Для которых жизнь немыслима без убийства. Умный психолог сказал бы насчет этого что-нибудь о стремлении к самоутверждению путем конкретизации естественных инстинктов. Кто-то самоутверждается любовными подвигами. Кто-то – когда много ест или спит, кто-то – во время драки, и самые отмороженные – во время убийства. Сейчас Калхун не знал, кто он. Может, он уже давно стал как раз таким отмороженным? Последние двадцать часов он только и делает, что убивает. Но нет, нет той звериной радости при виде очередного свеженького трупа. Нет того невидимого пьедестала, по которому поднимался бы при каждом убийстве законченный негодяй. Было лишь отвращение. Отвращение к самому себе, к тому, что он делает. И еще большее отвращение – к убитому военному, который шел сюда, отнимать жизни, при этом весело шутя и смеясь над теми, кто еще пытается трепыхаться. Калхун знал, что спасение уже близко. И хотел напоследок наказать побольше солдат. Именно наказать. Суд для них – слишком большая честь.
