Но это было позже. А в тот день жуткое событие продолжало давить меня. Словно не меня хотели отхлестать, а сам я совершил что-то преступное. Особенно плохо, что тяжесть была тайная. Если бы с кем-то поделиться, облегчить душу! Это было бы все равно, что вскрыть нарыв. Но кому скажешь про т а к о е?
Когда я пришел домой, мама спросила мимоходом:
– Где тебя носило? Почему надутый?
– Подрался, – буркнул я.
– С рыжим Толькой, небось?
– Не… Ты не знаешь…
– Больно?
– Ага, – вздохнул я, надеясь этим признанием заработать хоть какое-то сочувствие и облегчение.
– Пройдет, – сказала мама.
Ей было не до меня. Леська ревел, просил соску, а потом выплевывал. Вредничал.
– Уроки делай…
Я, стараясь все забыть, решил задачку и примеры. И сказал, что прогуляюсь. Снова хотел пойти в лог, в убежище своей скорби. И за воротами увидел Володьку – он шел из школы.
Володька сразу спросил:
– Что случилось? Что-то плохое, да?
И я не выдержал. Никому другому не признался бы, а Володьке рассказал про все. Мало того! Рассказал так, словно старуха всё у с п е л а. Словно я всё испытал до конца.
Зачем я это сочинил? Двигала тут мною сложная смесь причин. Хотелось, чтобы Володькино сочувствие было как можно более полным. И мне даже казалось, что я не вру. Опять стало чудиться, что это произошло по правде. Ведь и в самом деле могло произойти. И почти случилось уже… Только счастливая случайность спасла.
Теперь появилось даже смутное опасливое чувство, что удрав от старухи, я нарушил какую-то логику событий, дерзко воспротивился тому, что назначено было судьбою. И что сопротивление это обернется для меня худшей бедой. Чтобы обмануть такую беду, я теперь и старался убедить себя, Володьку (и все тайные силы), что старухину кару вынес до конца. Говорил со стыдливым сопеньем и натурально намокшими глазами. Потом, воровато оглянувшись, засучил короткую штанину и показал длинную припухшую царапину, которую заработал в логу среди колючек. Она была похожа на след старухиной хворостины.
– Вот ведь какая подлюка! – выдохнул Володька. Потом глянул мне в лицо. В серых потемневших глазах его была настоящая боль. М о я боль. Он спросил негромко:
– Плакал?
Я начал таять от его ласкового понимания. И чтобы не заплакать опять, отозвался хмуро:
– Орал во всю мочь… Разве удержишься, когда такая резь…
– Известное дело, – все тем же тоном отозвался Володька. – Пробовал…
– Ты?!
– В прошлом году. Я в деревне был у тети Лизы, у другой моей тетки, и меня большие ребята позвали на пруд купаться. Я и ушел без спросу. А она меня искала. Наконец увидела, схватила… И прямо там, на берегу… Ольховой вицей… Я всех гусей распугал, так верещал…
