Все переполошились. Дежурный по этажу сел на пол, а Спартак присвистнул. А ведь это именно он не убрал осколки.
– Это что? – строго спросил Полупан.
– Кровь.
– Откуда?
Я не мог сразу сориентироваться в возникшей ситуации. Похоже, забыл предупредить горничную и оставить покрывало открытым. Вправе ли я вмешивать в это дело Жанну?
– Не могу сказать, – ответил я, руководствуясь правилом номер четыре.
– Потому что не знаешь? Или потому что не хочешь? – выведывал Ситдиков.
– Знаю, но не могу.
Полупан посерьезнел и снова нацепил на меня наручники.
– Похоже, тут кому-то перерезали горло, – сказал он. – Ты, парень, попал по полной. Лучше признайся сам.
– Мне не в чем признаваться, эта кровь без криминала. Просто я не хочу впутывать во всю эту историю человека, который совсем ни при чем. Вчера тут разбилось окно. Видимо остались осколки.
– Ветром, – вставил Спартак. – Ветром разбилось. Я вставил стекло. Легко.
– У него тут кто-то был? – спросил Ситдиков.
– Баба, баба, баба, баба, – затараторил рисепшн. – Как он ее провел?! Не знаю. Днем умотала. Может, она порезалась?
– Что за баба? – спросил у меня Полупан.
– Не скажу.
– А ты знаешь? – обратился он к Спартаку.
– Первый раз вижу. Проститутка. Точно, проститутка.
– Сам ты – проститутка, – разозлился я.
– А кто? Ну, скажи, – обиделся Спартак. – Скажи, скажи, скажи.
– Не скажу.
– Все! – у Полупана кончилось терпение. – Едем в ИВС. Фотографии мы изымаем, письма тоже. Тряпку с кровью на экспертизу. Понятые распишитесь.
– Письма личные. Вы не имеете права! – попробовал сопротивляться я.
– Заткнись, – отрезал майор. – Ты одна большая проблема. Понял? Посидишь в ИВС, может, поумнеешь.
– А что такое ИВС? – в ужасе спросил я.
– Изолятор временного содержания, – Ситдиков протянул мне лист бумаги, – вот санкция прокурора. Пока на двое суток. Но на тебя у нас столько всего есть! Не думаю, что ты скоро увидишь волю.
На этой оптимистичной ноте мы закончили шмон. Перед самым выходом мне разрешили взять средства гигиены, потом, опозорив перед постояльцами, провели мимо ресторана и усадили в каталажку к пьяному мужику. Мужик меня не узнал.
– Возят туда-сюда и бьют морду, – пожаловался он. – И что характерно, ловят только очкастых. Ненависть у них к нам!
Я промолчал.
– Ты кто? – спросил мужик. – Я – Стас.
– Андрей.
– Ах, Андрей? Ненавижу!
Он задергался, заизвивался и попытался пнуть меня ногой, потому что руки были скованы за спиной, а сам он был привязан к решетке. Побрыкавшись минуты три дядька устал, успокоился и снова посмотрел на меня дружелюбно. Он опять начал что-то спрашивать, но я не слушал и не пытался отвечать, боясь своими словами разбудить его непредсказуемую ярость. Я считал фонари, причем одновременно и потухшие и горевшие, в конце я посчитал сумму, и выяснил на сколько процентов потухших фонарей больше, чем горящих. Получилось двадцать. Чтобы превратить эту цифру в слово я достал из кармана бумаги, которые украл в РОВД. Оказалось, что это заявление о краже дюралюминиевого бака написанное корявым почерком огромными буквами на двух листах. Я отсчитал двадцать слов, и у меня получилось слово «бак». С другой стороны я посчитать не успел, потому что мы приехали. Дурацкое слово. Оно не может сбыться.
