– Мы уже узнали от бармена, что она была пьяна. Не надо накапливать лишних свидетельств. Так только дело запутаешь. А оно, по сути, совсем простое. Сеньора выпила слишком много текилы и получила депрессию. Текила не для дилетантов.
– Но причиной депрессии ведь было что-то?
– Любовь без взаимности, – не колеблясь установил Меркадо. – Американцы по этому поводу жутко возятся. Взять хотя бы их кинематограф. Отхлебни немного.
– Спасибо, дружище.
– В одном можно быть уверенным. Это не несчастный случай. Я сразу подумал: сеньора, здорово надравшись, выбежала на балкон немного продышаться, возможно даже, чтобы освободить желудок. Впрочем, последнее невозможно.
– Почему невозможно?
– Если ей приспичило, она не стала бы задерживаться, чтобы захватить шкатулку. – Меркадо вздохнул. – Нет. Она убила себя, бедняжка леди. Грустно думать о том, как она блуждает сейчас в аду. Грустно ведь?
Сквозь мелкий дождик пробивалась заря.
– Дождь пошел, – сказал Сантана.
– Славно. Дождь вымоет мостовую и разгонит зевак по домам.
– Да и так никого уже не видно. Все кончилось.
– Аминь, – сказал Меркадо. – Все-таки я поражаюсь вместе с сеньором Эскамильо. С чего ей было кидаться именно здесь, когда в Америке такой выбор удобных для этого мест!
– Импайр-Стейт-билдинг.
– Конечно. И Большой каньон.
– Бруклинский мост.
– Ниагарский водопад.
– И многое еще.
Меркадо замкнул балконную дверь на ключ:
– Ладно, нельзя спорить с волей Господа Бога.
– Аминь.
Контора Руперта Келлога помещалась на втором этаже нового бетонированного здания, подобравшегося к самому краю старинной престижной Монтгомери-стрит. Здесь он вел небольшое счетоводное дело с помощью секретарши, Пат Бартон, склонной часто менять цвет своих волос, и ученика, юнца по имени Боровиц, который прокладывал себе путь в будущее через Государственный колледж Сан-Франциско.
Руперт Келлог, высокий сорокалетний мужчина с любезным лицом и мягкой манерой разговора, уже двадцать лет занимался счетоводным делом. Умеренно работоспособный, он так же умеренно преуспевал, радости от того не получая. Он предпочел бы нечто более увлекательное. Славно было бы, например, владеть лавкой для любимчиков – домашних животных. Он обожал зверушек и интуитивно понимал их. Часы, проведенные в Зоологическом саду, казалось ему, открывали основные значения жизни. Только он никогда ни с кем об этом не говорил, даже с женой Эми. Впрочем, как-то раз намекнул на возможность открыть лавку для любимчиков и вызвал такой шум в родне Эми, что напрочь отказался от своего замысла. По крайней мере, от упоминаний об этом и затаил мечту в душе, как уродливого ребенка от укоризненного взгляда зятя.
