– Так вы не врач?! – возмутилась я.
– Я профессор эзотерики, – пробормотал старик, снова склонившись над Борщуком. – Так, значит, я опоздал на похороны?
– Извините, но похорон не было, оставьте свой телефон, вам позвонят и скажут их дату, – довольно неучтиво сказал Павел Мартынович. – Вы вообще-то кто, батюшка?
– Огнивцев, русский князь и эмигрант, – протодьяконским басом представился старик, протягивая визитную карточку.
– Вы эмигрант, – повторила я, взяв карточку. – Хорошо, я скажу участковому...
– Я эмигрант и муж Эвридики Юрьевны. Кстати, где она? – Старик раздраженно покосился на Петра Мартыновича, который выглядывал из кухни. – Ее нет?
Я кивнула:
– Нет.
– А вы прислуга, я правильно понял? – Старик обернулся уже от двери. – Тогда передайте барыне, что я остановился в «Национале». – И старик, дважды потешно шаркнув ногой о пыльный половик, вышел, неплотно прикрыв за собой дверь.
Без его гулкого протодьяконского баса в прихожей сразу стало замечательно тихо, я вздохнула и перекрестилась, чувствуя, что потихоньку начинаю сходить с ума... И было от чего: на полу отдавал богу душу пожилой душеприказчик виконтессы Тавиани, а «Скорая» все не ехала... Зато в комнате справа восседала с видом безумной царицы дочь Эвридики Хвалынской, долговязая тощая дама в готической раскраске по имени Жюстин. Ну и имечко, черт, думала я! В это же время на кухне ставил на газ чайник муж Марианны Юрьевны Хвалынской, некий Петр Мартынович Чернов, с которым у меня был недолгий, но страстный роман... А самозваную внучку одной из бабушек Хвалынских только что при мне заковали в наручники и увели. Плюс ко всему некий князь Огнивцев собственной персоной буквально минуту назад посетил жилище сестер Хвалынских и даже оставил визитку с вензелями, подтверждавшими его немалый титул.
И пока я, вытирая бумажными салфетками свое мокрое от слез лицо, следила, чтобы Витольд Иванович Борщук не захлебнулся рвотными массами, в прихожую вбежал фельдшер «Скорой помощи» с фонендоскопом на шее.
– Кто тут больной? Наставили чемоданов...Что с ним, знаете? Не знаете... Где тут свет? – кинув саквояж на тумбочку, оскалился он.
Пока я сдвигала чемодан в угол, фельдшер, склонившись над Борщуком, слушал фонендоскопом его сердце.
– Перед этим он ел блины, – пояснила я.
– Мертв, – фельдшер причмокнул губами и выпрямился.
– Мертв? – эхом повторила я, вглядевшись в заострившийся нос Витольда Ивановича Борщука. – Не может быть. Он дышал пару минут назад, и его рвало блинами. – Глядя на бумажные салфетки, которыми вытирала рот душеприказчика, я поняла, что плачу.
