- Я сейчас мечтаю о примитивной вещи, - сказал Граве. Он приблизился к ним медленно, как бы опасаясь какой-то новой нескромности, что было бы, по его затаенному мнению, совершенно не удивительным: русский, американка - чего еще можно от них ожидать?.. - Да, о крайне примитивной: добраться до дому, поцеловать жену, лечь в постель, а утром, проснувшись, узнать, что все это наваждение кончилось - и забыть раз и навсегда!
- А если я не хочу забыть? - подняла голову Ева. - Дан!
- К вашим услугам, красавица!
Красавицей ее сейчас - в космах, которые она кое-как пыталась расчесать, в потеках косметики, уже различимых в занимавшемся рассвете, - никак не назвать было, но Милов знал, что на такое обращение женщины не обижаются ни при каких обстоятельствах. А кроме того, если забыть о пятнах и мокрых, жирных, спутанных волосах, была она и на самом деле очень привлекательна, а может, и больше того.
- Мне было хорошо, Дан, когда мы так стояли, - проговорила она без тени смущения.
- Спасибо, - серьезно сказал он. - И мне.
- Хочу, чтобы это повторилось.
- Обещаю, - так же серьезно ответил Милов.
- Господа, - просительно сказал Граве, - сделайте одолжение… Нет, я совершенно не собираюсь вмешиваться в ваши дела, но мы, намуры, относимся ко всем аспектам морали чрезвычайно серьезно… Мы - спокойный, уравновешенный народ, мы любим тишину и порядок во всем…
- Это заметно, - сказал Милов.
- Господин Милф, отдельные эпизоды, разумеется, не исключены, да, преступники есть и у нас, хотя это, как правило, фромы. И тем не менее я взываю к вашей порядочности…
- Извините, Граве, - сказала Ева. - Я не хотела вас шокировать, просто… Одним словом, идемте. Мне тоже не терпится принять ванну. Где ваш автобус?
- Придется идти вдоль реки, у самой воды, а уже близ моста поднимемся наверх, там как раз находится остановка. Можно подняться и здесь, но, несмотря на тишину, я теперь опасаюсь…
И в самом деле было тихо, и луч прожектора погас.
- Правильно опасаетесь, - сказал Милов. - Ну, теперь ведите вы.
Идти по влажному песку было легко. Все более светлело. Поселок вдалеке, видимо, уже догорал - зарево совсем ослабло, пламя не поднималось столбами, и река казалась теперь черной, как только что заасфальтированная дорога. Ветер иногда налетал слабыми порывами и, отразившись от высокого берега, чуть рябил воду. Почти ничто не нарушало тишины; впрочем, это, может быть, сюда, под обрыв, не доносились звуки: и Центр, и город были там, наверху. После очередного порыва ветерка Милов принюхался:
