В одной из комнат пристройки к монтажно-испытательному корпусу расположились «спасенцы» — представители конструкторского бюро, создавшего катапультируемое кресло и скафандр космонавта. За несколько дней до пуска корабля-спутника — это было, если не ошибаюсь, как раз в день моего первого приезда на космодром — они предъявили Королеву и нескольким «сопровождающим его лицам» все своё хозяйство в собранном виде: кресло и прикреплённый к нему системой привязных ремней облачённый в ярко-оранжевый скафандр манекен.
Изготовители манекена постарались, чтобы все — во всяком случае, все доступное обозрению — в нем было «как у человека». А посему сделали ему лицо совершенно человекоподобное: со ртом, носом, глазами, бровями, даже ресницами… Я не удержался от реплики, что, мол, увидев такую фигуру где-нибудь в поле или в лесу, наверное, в первый момент принял бы её за покойника.
И действительно, было в сидящем перед нами манекене что-то мертвенно-неприятное. Наверное, все-таки нельзя, чтобы нечеловек был чересчур похож на человека.
Манекены! За годы работы в авиации я не раз имел с ними дело. Почему-то их называли Иванами Ивановичами, и это прозвище (как и многое другое, унаследованное космосом от авиации) оказалось в ходу и на космодроме.
Моё первое близкое знакомство с Иваном Ивановичем состоялось во времена, когда только что народившаяся у нас реактивная авиация вызвала к жизни новые средства спасения — катапультируемые кресла. Тогда-то мне вместе с моими коллегами и пришлось впервые заняться отстрелом этих кресел с борта летящего самолёта.
Конечно, предварительно кресла были тщательно отработаны на наземной катапультирующей установке, иначе в испытательной авиации не бывает: все, что будет испытываться в воздухе, сначала всесторонне исследуется на земле.
И вот я взлетаю на двухместном тренировочном реактивном истребителе УТИ-МиГ-9. Моё место в передней кабине. А в задней находится манекен. Повернув голову до отказа, насколько позволял мой собственный шлемофон и привязные ремни, я мог краем глаза лицезреть своего механического пассажира. Как и следовало ожидать, он сидел спокойно и ни малейшего волнения по поводу предстоящего ему катапультирования не проявлял. Метрах в тридцати правее и немного сзади на другом истребителе идёт мой коллега лётчик-испытатель В.А. Быстров. Как всегда при полёте на параллельных курсах, кажется, будто его машина зависла в воздухе на одном месте: то качнётся, то «вспухнет» метра на три вверх, то слегка провалится вниз, но все это вокруг одного и того же положения — скорость, с которой оба наших самолёта, будто соединённые невидимыми связями, стремительно летят вперёд, непосредственно никак не ощущается… Ещё минута, и мы разворачиваемся на боевой курс. Короткий радиообмен с Землёй («Работу разрешаю…»), Володя Быстров, целясь через боковой визир, занимает относительно меня такое положение, чтобы мой самолёт был в кадре, и включает киноаппарат. Протянув левую руку, я перекидываю тумблер отстрела и в то же мгновение всем телом ощущаю резкий, хотя и не очень сильный удар по конструкции самолёта (это похоже на попадание зениткой). Слышу звук взрыва (тоже на фоне всех прочих сопутствующих полёту шумов не очень сильный), в нос ударяет острый запах пороховых газов… Кладу самолёт в вираж и вижу манекен, уже висящий под раскрывшимся парашютом. Неподалёку от него на другом парашюте спускается сделавшее своё дело кресло. Вот и вся работа…
