– Слушаю-с, – взял под козырек толстомордый солдат и ухмыляясь посмотрел на осужденных.
Белогвардейцы весьма пристально наблюдали за поведением осужденных.
– Ну что ж, не передумали? – обратился к ним офицер. – Отказываетесь разговаривать?
Он похлопал плеткой по своему сапогу.
– Даю вам еще одну минуту на размышление. Сколько войск расположено в этом районе? Как называются части? Скажете – помилую.
Но эти четверо оставались непоколебимыми. Сколько ни допрашивал офицер, он не мог добиться от них ни единого слова. И вдруг произошло то, чего никто не ожидал: офицер громко расхохотался. Он не мог владеть собой – смех душил его так, что весь он корчился. Смеялся офицер, хохотали солдаты.
«Федорченко» полез на дерево и принялся снимать петли. Комсомольцы смотрели на все это и тупо озирались – они не могли понять, что же произошло.
– Дурни, – буркнул «Федорченко», выходя на середину, – дураки, а еще туда же, комсомольцы… Не через фронт переходить вам, а под материнской юбкой сидеть… Э-эх, вы, кутя-я-я-та! Он сплюнул и отошел прочь.
Офицер встал. Он перестал смеяться.
– Нет, вот эти четверо – молодцы, – сказал он, указывая на тех, что отказались с ним разговаривать. – А эти семеро – навоз…
И тут же он принялся сдирать с себя нос, парик, погоны… Это был Камо.
Долго мучившие его сомнения относительно стойкости комсомольцев сегодня разрешились. Теперь он безошибочно может сделать выбор. Теперь он знает, с кем можно отправляться к белым. Вот эти четверо стоят тысячи таких, как те семь, что сдрейфили перед «петлями»…
Он собирался отправляться к белым через неделю после эпизода в лесу.
Проект был близок к осуществлению. Но в это самое время белые армии покатились от Орла на юг. Надобность в осуществлении проекта миновала.
Теперь надо было думать уже совсем о другом.
Тифлис… Он такой же, каким помнит его Камо: всегда солнечный и зеленый.
Вот наконец и она – мирная, спокойная жизнь, во имя которой отдал он все, что только мог отдать. Покой… Неужели Камо принадлежит теперь самому себе?
Кабинет, телефоны… «подчиненные»… секретарь, акты, протоколы… Да, он – начальник учреждения… Странно… Никогда он не думал об этом… Ему мучительно трудно сидеть на этом кресле, в которое посадила его партия, слушать доклады, делать то, что делают в своих учреждениях тысячи партийцев… Что ж, надо… Это – будни революции… С каким наслаждением он бросился бы сейчас в прежнюю тревожную, столь родную и понятную ему обстановку, оставшуюся там, далеко в прошлом!
