Максим, не отвечая, сконцентрировал на своих ладонях импульс - волну-убийцу для мелкоты, болезненную, но безвредную для ребёнка. И ударил. Но как эта мерзость, погибая ответила! От ответной волны боли Макс, сидевший до того на корточках, повалился на колени, а потом - как-то неловко улёгся на бок. Также от боли пронзительно заверещал ребёнок, кинувшийся к своей заступнице. Та, прижав мальчугана к своим пышным юбкам, начала кричать что-то по-цыгански. И, конечно же, вокруг начали собираться любопытные. Но набрав воздуха для обличительной речи, молодая женщина, взглянув на всё ёщё визгливо жалующего ребёнка, замерла, потом медленно выдохнула. Резко замахнулась на мальчишку и тот испуганно отшатнулся. Теперь она присела и обняв мальчика за плечи, начала взволнованно что-то спрашивать, а тот, неуверенно улыбаясь, отвечал, озираясь по сторонам.
- Ну, что за базар? - прервал их разговор угрюмый здоровяк в берете, нахлобученном на маленькую голову.
- Нет-нет, ничего, красавец ты наш, - быстро подхватилась цыганка.
- Как "ничего"? Вон народу сколько собрала. Ну?
- Ребёнку было плохо стало. Теперь уже нормально.
- Если нормально, то убирайся отсюда.
- Да-да, конечно, ухожу, золотой.
- А с тобой что? Нажрался?- хмуро кивнул страж на медленно, вдоль стены поднимающегося Максима.
- Я трезв. Просто… стало… плохо…
- Сердце? Может, "Скорую"? - помягчел берет, видя, что изуродованный ожогом человек действительно трезв.
- Нет-нет. Спасибо. Я пойду, вон там на скамейке посижу и пройдёт. Уже почти прошло.
- Я вам помогу. А вы давайте, расходитесь, граждане. Уже всё.
Проведя Максима до скамейки в унылом скверике, страж порядка ещё раз уточнил, не нужна ли медицинская помощь, после чего удалился по своим служебным делам, предупредив, однако, что на его участке и "своих таких" хватает. Макс же, приходя в себя, удручённо качал головой. "Да что же это такое? Или боль становится острее, или просто переносимость стала хуже? Надо же! Чуть в обморок не свалился. И это от какой-то гадости. А если бы вновь пришлось взяться за раковую паутину? может, это намёк, что хватит? Что о себе и только о себе думать пора. Как - то это уродство исцелять? Но как, как?" Мысли витали в каких-то дебрях памяти, выхватывая ненужные сейчас образы одноклассников, учителей и, конечно, учительниц, а затем - отца.
- Но я не могу сейчас в таком виде, па. Не поверишь, а поверишь, не поможешь…, - стал он вновь оправдываться перед Белым - старшим.
