– Да, придется метить! – заявил Листер. – И заносить в дневник утрату каждого осколка металла.
– Это относится и к дереву, – продолжал Толмачев. – Будущий исследователь, который найдет среди раскопок современный дубовый черенок лопаты, может вообразить, будто он одного возраста с остальными предметами, и с пеной у рта начать доказывать, что здесь в то время был умеренный климат и рос дуб, тогда как на самом деле здесь был жаркий климат и росли финиковые пальмы. Теперь к делу! Что, у вас только один аппарат?
– Нет, у Глеба тоже есть.
Толмачев повернулся ко мне:
– Я слышал, вы живете в макбаре, господин ученый секретарь, хоть бы раз пригласили в гости. Я еще не видел макбары.
– Буду очень рад, – ответил я, краснея и боясь, что надо мной все смеются.
– Ну, тогда давайте так, – сказал Толмачев, – пусть Эспер Константинович займется фотографированием, а мы тем временем съездим к вам. Есть у вас какая-нибудь таратайка?
Рустам несмело толкнул меня в бок.
– Есть, Владимир Николаевич, – отозвался я.
– Но подождите, – сказал он. – У нас все-таки мало рабочих. Надо еще поднанять. Здесь есть поблизости?
– Тут невдалеке кишлак, – сказал я, – я знаю людей там, можно поговорить с ними.
Вдруг вмешался Борис:
– Да, да, я тоже там был. Но это отсталый народ, а есть русские, которые охотно будут работать.
– Это кто же? – спросил Толмачев.
– Да вот, Эспер Константинович знает, – Борис выразительно посмотрел на Листера, – толковый народ, один трех азиатов стоит.
– Это вы что, хотите меня уговорить, что кто-либо управляется с лопатой лучше узбека-крестьянина, да еще в три раза?
– Да нет, в самом деле очень здоровый народ. Поглядите сами.
– Ну и погляжу. А вы, Эспер Константинович, своим чередом подыщите еще десятка полтора узбеков.
– Владимир Николаевич, – ворвался в разговор я, – а кто этот Лишкин и почему он приезжал?
– Ах, Лишкин! – улыбнулся Толмачев. – Вы не глядите, что он такой невзрачный, он блестящий знаток своего дела. Мы вместе кончали археологический институт в 1883 году.
– Какое же это его дело? – спросил Листер.
– Древняя письменность и «реалиа», – ответил Толмачев, – вернее сказать, «материалиа». Он знаток бумаги, пергаментов, списков, столбцов, принадлежностей для письма, тушей, чернил и массы вещей, о которых редко кто думает. Там он орел.
Тем временем Рустам уже запряг лошадей, и мы совершили маленькую поездку в макбару, напились там чаю, обследовали окрестности и к четырем часам дня возвратились в лагерь.
