– Не стану я лечиться у другого доктора.
– Миссис Энтони уведомила об уходе, ты хоть понимаешь, что это значит?
– Я уговорю ее остаться, – сказала Чармиан. – Она сегодня утром переволновалась.
Он сказал:
– Ладно, я опять пошел на улицу. Вонища стоит жуткая.
Он сходил надел пальто и вернулся со словами:
– Ты уж позаботься, чтобы миссис Энтони передумала. – Он знал из прошлого опыта, что этого может добиться только Чармиан. – Это самое меньшее, что ты можешь сделать после того, как твоими стараниями...
Миссис Петтигру и миссис Энтони ели омлет, сидя в пальто, потому что окна нельзя было закрывать. За едой миссис Петтигру снова разругалась с миссис Энтони и потом очень корила себя за это. Ну что же я, виновато думала она, что же я никак не могу выдерживать с ней дистанцию, это бы мне как раз на руку.
Миссис Энтони до вечера просидела с Чармиан, а миссис Петтигру, как бы в порядке действительного покаяния, взяла оба комка жевательной резинки с отчетливыми оттисками замочных скважин и отвезла их одному человеку в Кэмберуэлл-Грин.
В воздухе веяло холодом, но Годфри шел по солнечной стороне улицы. Он припарковал машину на повороте с Кингс-роуд возле разбомбленного дома, чтобы если кто вдруг узнает машину, не догадался бы, зачем она стоит именно тут. Годфри вот уже три года настоятельно оповещал всех своих знакомых, живших возле Челси, что окулист у него в Челси, юрист тоже в Челси, да к тому же он еще частенько бывает у мозолиста – опять-таки в Челси. Знакомые посметливее иногда недоумевали, чего это он так напирает на такие пустяки – буквально при каждой встрече. Ему, правда, за восемьдесят, и он, надо думать, просто заходится от любого совпадения.
Сам Годфри был того испытанного мнения, что, сколько ни скрытничай, все мало. Обзаведясь в здешних местах окулистом, юристом и мозолистом, прикрывавшими его частые наезды в Челси, он все же находил нелишним ставить свою машину подальше от любопытных глаз и следовать далее пешком, чрезвычайно окольными путями, к Тайтгстрит, где в подвальном этаже обитала Олив Мэннеринг, внучка поэта Перси Мэннеринга.
Перед ступенями приямка он глянул направо и налево. Ничего не просматривалось. Он снова поглядел направо, сошел по ступенькам, распахнул дверь и позвал: «Олив, ты дома?»
– Осторожнее, лесенка, – крикнула Олив из передней слева. Нужно было спуститься еще на три ступеньки. Годфри осторожно сошел вниз и проследовал по коридору в комнату, освещенную с разных сторон. Мебель у Олив была современная, коробчатая, большей частью ярко-желтая. Сама она на этом фоне смотрелась тускло. Ей было двадцать четыре года. Кожа у нее была бледная, даже немного зеленоватая. В облике что-то испанское, большие глаза чуть навыкате. Голые ноги с полными икрами. Свои голые ноги она грела у большого электрокамина, сидя возле него на табуретке и листая «Манчестер гардиан».
