Менцель бросил свою сигарету в огонь камина и принялся грызть ногти.
– Они уже знали, – пробормотал он.
Эстер срывающимся голосом проговорила:
– Тот служащий работает на ваших врагов. Артур бросился прямо в волчье логово...
Это было очевидно, и он не нашел ничего, чтобы утешить ее. Растерявшись, он встал и сказал:
– Я ухожу. Я не хочу, чтобы из-за меня с вами случилось несчастье...
Он был уже у двери, когда она окликнула его:
– Не валяйте дурака. Это ничего не даст... Я тоже не хочу...
У нее перехватило горло. Менцель обернулся и взглянул на нее с глубоким состраданием.
– Мои соотечественники причинили вам много горя. Я с радостью отдал бы жизнь, чтобы вы стали такой, какой были прежде. Вы... вы такая красивая...
Он сильно покраснел, понимая, что ведет себя как дурак. Она вздрогнула. От лица отлила кровь.
– У меня нет политических убеждений, – сказала Эстер глухим голосом, – поэтому я не питаю ни к кому ненависти... Тех, кто им верит, можно упрекнуть только в глупости... А глупцы – те же калеки... Вы же не ненавидите меня только за то, что я хромая...
В ее расширившихся от волнения глазах заблестели слезы.
– Останьтесь, – добавила она. – Артур мне никогда не простит... Оставайтесь у нас, сколько захотите. Мы ведь в Триесте, в свободном городе. Ваши враги не могут вломиться в этот дом, чтобы силой похитить вас.
Он вернулся.
– Ваш брат вам все рассказал?
Эстер кивнула головой и отбросила назад тяжелую массу волос. – Да, перед тем как уйти.
Менцель снова сел.
– Через дверь моего номера он говорил мне о Франце Халлейне... – Я знаю, – подтвердила она. – Они убили его, и Артур считает, что им удалось заставить его все рассказать...
Менцель неопределенно махнул рукой. Со смертью этого человека он уже свыкся. Он видел слишком много смертей, слишком много слышал о смерти, чтобы чья-то смерть могла его долго волновать. За годы войны понятие «смерть» затерлось от частого употребления и потеряло свой смысл. Сам он боялся не столько смерти – его пугали пытки, иногда предшествующие ей. Он обладал гиперчувствительностью к боли, с которой не мог бороться. Менцель никогда не мог решиться войти в кабинет дантиста, а от одной мысли об уколе ему становилось плохо за несколько часов... Он ничего не мог с этим поделать.
– Снимайте плащ.
Увидев, что он повесил влажную одежду на спинку стула, она хотела запротестовать, но передумала. В подобных обстоятельствах забота о мебели не имела значения. Он кивнул на бутылку коньяка, стоявшую на низком столике.
