– Ну что, Алексей, – меня Алексеем зовут, – давай по стакану?
Эх, думаю, – лучше стакан в животе, чем бутылка на витрине.
– Давай, – говорю, – Петрович.
Тут Петрович расстегивает полушубок – под ним оказывается толстенный водолазный свитер бурого цвета, ватные штаны и унты с железными застежками – как ему не жарко, в Москве ноль градусов, начало ноября, – лезет в карман штанов и достает – чирик… червонец, значит, – по тем временам, да еще в пивной, это ого-го какие деньги были! Если кто из своих с червонцем приходил, так он его и не показывал: пошепчется с одним, с другим – с кем ему выпить охота, – и потихоньку уйдут, а вытащишь червонец – хвосты налетят, не отобьешься… Да нет, это я в переносном смысле говорю: ну, если стоит толпа и смотрит тебе в рот больными глазами – ну, как ты пятьдесят капель не нальешь? – а по пятьдесят капель на весь Пиночет – это и четвертного не хватит… Я, как увидел этот червонец, сразу повеселел: ну, думаю, пару, а то и тройку мы с ним возьмем – не сразу, так потом, неужели с двух стаканов не заведется? Как потом оказалось… но я забегаю вперед. Протягивает он мне, значит, червонец, а я сую ему рубль, – а он и говорит:
– Оставь, у меня деньги есть. Ты сходишь?
Обратите внимание, что значит человек из Сибири: незнакомому – да чего уж там говорить, ханыге – дает десять рублей и просит сходить за бутылкой! Ему и в голову не может прийти, что в нашем образцовом коммунистическом гадючнике каждый второй его может кинуть – уйти с деньгами и не вернуться, – тем более что человек он не просто не местный, чужой, но и вообще черт знает откуда… Ну, я-то – Боже упаси, а так – случаев сколько угодно. Взял я его червонец и уже собрался идти… и тут вдруг смотрю – появляются, голубчики, – только не те, кто нужно: Пузырь, толстая такая рожа, у матери на шее сидит, и с ним Интеграл – бывший математик, чуть ли не кандидат наук, этот чем жив – одному Богу известно… По физиономиям вижу – пустые, – да у них сроду больше рубля на двоих и не было, – и оба с такого бодуна, что впору их не поить, а в пиве отмачивать… Жалко, конечно, я ведь понимаю, каково им, – да и если бы не понимал, все равно жалко: вот люди, которые непьющие, смотрят на таких со злобой, даже смеются, – да как же можно смеяться, когда человеку плохо, когда у него всё – и душа, и тело – болит?! Сами, говорите, виноваты? Ну, если так рассуждать… Я вот где-то читал, что чуть ли не половина всех наших болезней – от избыточного веса и неподвижного образа жизни. Значит, если человека инфарктом кондратий хватил, его тоже жалеть не надо: сам виноват, что пирожные жрал и вместо того, чтобы бегать с высунутым языком, на диване валялся… Да нет, я не обижаюсь, что вы. Так вот, как увидел я этих двух инвалидов – ну, думаю, всё: если заметят, что мы с Петровичем пьем, точно подвалят – уж мы-то с ними старые знакомые, а Петрович, судя по всему, мужик простой и при бабках – и из Сибири, у них там платят хорошо, и рубль мне оставил, и червонец вытащил как двугривенный – из кармана, не кошелька… – посадит этих оглоедов на хвост, а через пять минут у нашей стойки весь Пиночет соберется: дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку – знаете, как в таких случаях бывало: с пенсии поишь толпу, вдруг смотришь – а это что за рожа?! Спрашиваешь так осторожно – чтобы не обидеть – одного, другого, третьего, – все плечами пожимают… наконец, выясняется: а он с приятелем Корсета – а Корсета Шипа привел – в одной школе учился… десятью годами раньше того, хехе-хе… Подумал я об этом обо всем – и говорю:
