Грек качнул гамак, сплетенный из тонких лиан, издающих какой-то почти неуловимый приятный запах:
— Никос, подъем!.. Жоа нервничает. Сегодня у нас самый опасный участок.
— Встаю, встаю!
Корнев неохотно открыл глаза и с трудом вылез из качающегося, зыбкого сплетения лиан. Сказывались три дня утомительного похода по сырому бушу.
До рассвета оставалось около двух часов, но лесная деревня уже проснулась. В густой темноте то там, то здесь светились багрово-красные пятна, они то темнели, то становились ярче: это женщины раздували угли в жаровнях. Между невидимыми во тьме хижинами вспыхивали фонарики партизан, сопровождавших Корнева и Мангакиса.
Оба наскоро позавтракали маисовыми лепешками с крепким чаем, который умело приготовил Жоа. Он был, как обычно, подтянут и уверен в себе, и Корнев удивился — с чего это Мангакис взял, что их хладнокровный проводник нервничает.
Когда они допивали чай, подошел староста деревни. Присев у остывающей жаровни, возле которой проходило чаепитие, и вытянув над мерцающим багровым жаром широкие руки со скрюченными ревматизмом пальцами, он вежливо осведомился о том, как «уважаемым, гостям» спалось, и пожелал им удачи в наступающем дне.
Жоа перевел его слова. Староста помолчал. Потом тихо заговорил снова, обращаясь к Жоа, и тот его внимательно слушал. Корневу даже показалось, что в его приглушенных словах были тревожные нотки, но Жоа снисходительно улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Он предлагает нам охрану, — с пренебрежением сказал Жоа, обращаясь к Кориеву и Мангакису. — В деревне есть отряд самообороны… — И тут же, не дожидаясь ответа своих спутников, что-то решительно сказал не спускающему с него настороженных глаз старосте. По интонации Корнев догадался, что Жоа отклонил предложение. Староста подумал, потом понимающе кивнул.
— Мышь в буше легче скроется, чем слон, — деловито продолжал уже по-английски Жоа.
Он запрокинул голову и долго смотрел на низкое черное небо. Звезды уже начинали блекнуть, но до молниеносного африканского рассвета было еще далеко.
Затем Жоа поднес почти вплотную к лицу светящийся циферблат больших наручных часов и встал.
— Пора…
— Пора…
Фрэнк Рохо опустил руку с часами, тяжело оперся на плечо Майка и с трудом поднялся с земли.
Они только что окончили походный завтрак — сухие безвкусные галеты, банка марокканских сардин и по чашке кофе. Но после промозглой, сырой ночи, влажной постели из грубых бумажных одеял, брошенных прямо на сырые и липкие листья, каждый глоток горячего крепкого кофе доставлял непередаваемое блаженство…
