Но теща словно не замечала этого.
– А еще он просил меня передать тебе, что место машинистки у него свободное.
Я насторожился, а Наташа отвернулась.
– Меня это не касается, – сказала она.
– Как это не касается! – оживилась теща. – Ведь он же говорил с тобой в саду, ты обещала, а теперь…
Наташа крепится изо всех сил, вот-вот заплачет. Тут я и сорвался. Я понял, что Наташа виделась с Чесноковым, и все во мне закипело. Но ведь вот дело-то какое: злился я не на Наташу, а на тещу.
– Вы зачем пришли, за деньгами?! – крикнул я теще.
– А ты, соколик, не кричи. Тебя здесь никто не боится, – ответила она с вызовом. – Ишь ты какой прыткий! А вот я зачем пришла! – она разворачивает сверток и подает Наташе красивое шелковое платье. – Получай, доча, от меня!
– Ой, мамочка, какая прелесть! – сказала Наташа сквозь слезы, схватила платье, поцеловала мать и уже в дверях крикнула мне: – Я сейчас! Переоденусь только…
Теща встала из-за стола, посмотрела на меня победоносно и изрекла:
– Если сам не можешь покупать жене, так хоть другим не мешай это делать, – и ушла, сильно хлопнув дверью.
Я ударом раскрыл створки окна, стиснул зубы и заметался по комнате как ужаленный. И вот представьте себе: раскрывается дверь и передо мной сияющая счастливая Наташа в красивом новом платье.
– Ну, как, хорошо? Смотри! – И она закружилась передо мною, как волчок. А я ни с места, словно меня кувалдой по голове стукнули.
– Что с тобой? – спросила она вдруг, остановившись. – На тебе лица нет!
Я взял ее за руки, притянул к себе и сказал, глядя в упор в лицо:
– Давай уйдем отсюда, уйдем поскорее…
Видно, у меня был нелепый вид, потому что она испугалась и растерянно спрашивала:
– Что с тобой? Куда уйти? Я тебя не понимаю.
– Уйдем на квартиру, в другое место куда-нибудь, хоть к дьяволу!
Она жалко улыбнулась.
– Что ты, Женя, уйти от матери?! Ведь это же – позор. Нас все знают здесь.
– Пойми ты, я не могу больше здесь жить, не могу.
Она обняла меня и заговорила быстро, таким испуганным тоном, почти шепотом:
– Зачем ты так? Не надо, не надо… Ведь мама для нас старается… Она добрая. Видишь, платье купила! А деньги с нас берет? – так это для нас же…
– Мы ей не нужны, – говорю. – Мы, то есть я и ты вместе, семья наша, не по душе ей. Пойми ты!
А она в слезы:
– Нельзя так о матери говорить. Нельзя злиться друг на друга. Вы меня мучаете. Помирись с матерью! Я тебя умоляю: помирись!
– Ну как я могу помириться с ней, если она и говорить-то со мной не желает? Все с издевкой, с подковыркой, все побольнее задеть меня старается. Я для нее просто бедный родственник, которого терпят из милости.
