– Пиль, Тузик! Фютть-тю его!
У меня сильно колотилось сердце, как от испуга. Мне хотелось крикнуть: «Стой! Не смей!» Но я бежал, стиснув зубы.
Шагах в десяти от меня вынырнул из травы утенок. Раскрыв клюв и растопырив плохо оперившиеся крылья, он бросился не разбирая куда. Тузик в два прыжка нагнал его и, придавив лапой, схватил зубами. Я видел, как утенок отчаянно махал свободным крылом и жалобно пищал.
– Долой! Пошел, дьявол! – заорал я и со всего маху ударил Тузика плашмя ружейной ложей.
Тузик взвизгнул, бросил утенка и, виновато махая хвостом, стоял в недоумении.
– Ты что, с ума сошел! – спросил Сучков, подбегая, но, встретившись со мной взглядом, вдруг угрюмо потупился и сказал огорченно: – Что ж, бить – так уж бей меня… В чем же собака виновата?
Гнев, охвативший меня, словно водой смыло. Я растерянно молчал.
Сучков поднял утенка и пошел к оморочке.
Весь обратный путь мы ехали молча, стараясь не глядеть друг на друга. И только одну фразу задумчиво произнес Сучков, впрочем, более обращаясь к самому себе:
– Не заметишь, как и озвереешь…
Передо мной в оморочке валялись задавленные утята; я перевел взгляд с утят на Сучкова и произнес:
– Что у волка в зубах, то Егорий дал… Что же плакаться?
С минуту он сумрачно смотрел на меня исподлобья:
– Со стороны всегда виднее. А ты пробовал в моей шкуре пожить?
Я промолчал.
У кривуна, недалеко от избы Сучкова, я попросил высадить меня.
– Куда же ты? А ночевать? – спросил он.
– Я у лесника… Обещал ему еще утром, – соврал я и вылез из оморочки.
– Уток-то возьми! Твоя половина, – крикнул он мне вдогонку.
– Не надо, – ответил я, не оглядываясь, и пошел прочь от Сучкова.
1954
