- Рома, беги сейчас же к Юрькондратьичу, займи еще тыщу. Этим часам цены нет! Им цена десять кусков, а она три просит. За два отдаст!
Заинтересованный фраер оглядывался. Слива и Пинц, заметив его взгляд, понижали голоса, отворачивались. Затягивали жертву в сети.
- А где она? - лениво спрашивал Пинц.
- Вон стоит, возле старухи в черном платке. В косыночке, видишь? Совсем зеленая, ничего не понимает. Вроде, от нужды продает. Беги к Юрькондратьичу, слышь?
Фраер, не подозревая, что на его бумажнике затягивается петля, оборачивался туда, где стояла тоненькая растерянная Катя. Часы сверкали на солнце, манили, обещали неслыханную выгоду. И фраер устремлялся в сторону беды своей. За ним, едва поспевая и переругиваясь, шли Пинц и Слива.
Пинц играл ленивого нерадивого барыгу:
- Да б'ось, шо мы, часиков не видали.
- Идиот! Говорю тебе - все камни бриллиантовые! На Карла Маркса в закупочной мы сразу десять кусков имеем!
Фраер накалялся до температуры, нужной обеим сторонам для сделки. Он брал часы в руки, щупал их тяжелые круглые бока. Часы ослепляли.
- Молодой человек, вы не сомневайтесь, это дедушкины, все, что от мамы осталось. Я только с горя продаю! - вдохновенно и печально говорила Катя. - Похоронить не на что… Здесь барыги рыщут, я их боюсь, они за копейку готовы горло перегрызть…
- Сколько хотите? - неуверенно спрашивал фраер, лаская пальцами золотые бока луковицы.
- Я три хотела. Но вам, может, за две с половиной отдам… Горе у меня…
- Девушка, ну что - за полторы отдадите? - совался сзади Слива.
Катя страдальчески морщилась. Слива плохо играл - вот что ее раздражало. Мысленно она не называла это словом "играет" - просто плох был Слива, многое портил. Хорошо, что фраер ничего уже не замечал в азарте торговли.
- Дороговато, а? - просил он, не выпуская часы из рук. Они уже полюбились ему, он уже знал, что купит их, только торговался для совести - чувствовал, что Катя может уступить еще чуток.
- Ты гляди, на ком наживаешься! - сурово замечала старуха фраеру. - У девчонки горе, мать померла. А ты последнюю шкуру торгуешь! (Вот это приводило Катю в особенный восторг - когда в орбиту ее игры поневоле вовлекались посторонние, становясь статистами, подвластными ее замыслу.)
Тут появлялся Пинц, и это было кульминацией всей сцены. Пинц вынимал пачку сторублевых из внутреннего кармана пиджака и, треща купюрами, протягивал их Кате поверх головы фраера.
- Ладно, к'асотка, бе'ем за две, - весело и окончательно решал он. - Больше никто не даст.
