Сжав челюсти, Чан уперся в край стола.
– Все в конце концов уступают. Кнут – это драгоценный эликсир любви. – Он хлопнул концом кнута по полу. – Знаешь, я мог бы поднять стражу и велеть им убить тебя как собаку. Только я предпочитаю заняться этим сам. – Его голос ожесточился. – Манкур стоил тысячу таких, как ты, ублюдок. Я любил этого зверя. Он, по крайней мере, умел мне повиноваться.
Кнут взвился, рассек пространство, разделявшее обоих мужчин, и хлестнул по лбу наемника. Лицо Чана осталось невозмутимым. Он думал только о Шенде, о том, что совершил, чтобы добраться сюда. Он поднес палец ко лбу, попробовал свою кровь на вкус, запечатлевая в памяти каждую деталь этой комнаты.
Теперь между ними оставался только дубовый стол. Железная Рука первым проявил признаки нетерпения, ударив по столу кулаком.
– Мой долг покончить с этим прежде, чем твоя трусость наполнит эту комнату зловонием на много дней вперед. А ну спускай свою стрелу, ублюдок. В любом случае мне известно, каким ядом ты отравлен. Думаешь, что сможешь прикрыться этой царапиной, но все куда хуже. Ты же Аспид… Как и все твои, ты не умеешь драться. Я убежден, что твои жертвы никогда не видели твоего лица. Что, угадал? Ты бьешь в спину, как убийца, как последний подонок из нищих кварталов. Твоя трясущаяся рука лишь слабая отговорка для оправдания твоей трусости.
Железная Рука взмахнул своим хлыстом, снова целясь в лицо, но, более ловкий, Чан увернулся, и хлыст просвистел в пустоте. Слова рыцаря потрясли Черного Лучника. В этом потоке грубой брани крылись зерна истины – истины, которая громко стучалась в дверь его прошлого.
А не могло ли так быть, что он лгал себе все эти годы, что после изгнания из отряда он вообразил себе болезнь, которой не существовало? Недуг, сотворенный им самим во избежание риска быть вновь отвергнутым…
Вероятность такого самообмана поразила его, как выстрел в упор. Он зашатался и не смог удержаться от смеха, скорее даже хохота, и очень медленно стал поднимать свой натянутый лук.
– Почему ты смеешься, ублюдок? – спросил Железная Рука тоном, в котором сквозило беспокойство.
– Потому что ты вернул мне свободу, палач.
Чан взглянул на свою кисть, которая уверенно наставляла стрелу, твердо нацеливая ее в рыцаря. Этот жест прорвал пелену, которую все последние годы ткало его угнетенное сознание. Он затаил дыхание и спустил стрелу.
В немом крике Железная Рука разинул рот, затем, не издав ни звука, медленно опустил глаза на оперение стрелы, торчавшее из его грудной клетки. Острие пронзило его тело насквозь, угодив между двумя ребрами, прорвало правое легкое и выплеснуло сноп кровавых брызг из спины.
