Ариадна Арсентьевна в накинутом на плечи шерстяном платке бесшумно подошла к дверям, склонив голову, послушала и спросила, кто там.
– Милиция, – отвечали хрипло. – Откройте.
На вопрос, кто ему нужен, человек назвал Глеба Васильевича.
– Зачем он вам? – спросила она независимым голосом.
Тот отвечал, что должен его арестовать.
– Глеба Васильевича нет дома, – сказала она твердо, – а без него мы вас пустить не можем.
Он предупредил, что если это обман, то она за него ответит, и отошел от дверей.
Теперь, набившись в нашу комнату, все напряженно слушали, как он ходит по аллее. Он ходил быстрее и быстрее, потом стал прыгать на месте, потом пробежался немного, потом резко до калитки и обратно – будто кого-то догонял.
Снова настала тишина, и снова стук в дверь, только он не был таким сильным.
– Послушайте, – сказал человек, – вы же не одна. Пустите меня погреться.
– Здесь одни женщины, – возразила Колина мать.
– Ну и что же, – настаивал он. – Что я вам сделаю, я же из милиции.
– А откуда мы знаем, что вы действительно милиционер? – спросила моя мать.
– Давайте я подойду к окну, а вы на меня посмотрите, – предложил он.
– А может быть, вы убили милиционера и надели его форму? – высказала предположение Колина бабушка.
Он засмеялся.
– Еще немного, и я замерзну совсем. Вы видите, я же не ломаю вашу дверь.
– Не так-то ее просто сломать, – заметила Ариадна Арсентьевна.
Ему велели стать на дорожке против нашего окна и приспособились смотреть сквозь двойное стекло, отодвинув внутренний ставень.
В лунном морозном свете, среди недвижных деревьев, приплясывал на месте невысокий и нестрашный милиционер. Они смотрели довольно долго, боясь ошибиться, желая удостовериться, что это настоящий представитель власти. А он все прыгал и хлопал в ладоши.
– Ну, что? – спросила хозяйка.
Колины мать и бабушка были тихие женщины, но за долгие годы жизни без мужчин они привыкли принимать самостоятельные решения. Они предлагали пустить. Моя мать тоже не возражала.
– Ну что же, – вздохнула Ариадна Арсентьевна. – Быть по-вашему.
Пожалела она его или хотела заручиться его сочувствием? – ведь она ни на миг не забывала, зачем он пожаловал.
Загремела щеколда, подняли огромный стальной крюк, дверь с визгом растворилась, и он вошел в облаке морозного пара, синий от стужи. Он еще долго топал ногами, дул на руки, сморкался и вытирал платком слезящиеся глаза. Потом пристроился у самой двери, на табурете.
И тут отдаленно скрипнула калитка, затрещали по снежку шаги, замедлились у нашего окна, и отец условным стуком четырежды щелкнул по стеклу. Мать бросилась открывать.
