К утру, бывало, белого петела сожгут - и лататы.
– Ужо вам, ведьмы, - подхватил я, - ждите инока Илью от Макария Новгородского, он вам кузькину мать покажет, рощи ваши священные порубит и пожжет, трепещите!
– Сейчас заплачу. Жалко священных рощ, жалко, - шептала она.
– Подъезжая под Ижоры, я взглянул на призрак священной рощи. И припомнил.
– На одном из островов, - молвила она озабоченно деловым голосом, - живет моя знакомая чухонка Мария Павловна, замечательная женщина, я тебя с ней познакомлю. На ночь кладет на стол кухонный хлеб черный, соль крупного помола и нож вострый. «Зачем?» - спрашиваю. А она в ответ: «Дух придет, пускай поест».
– Приходит?
– Ну.
– Ест?
– Так, щепотку соли.
– Почему говоришь «ну», а не «да»?
– У меня поклонник был, сибиряк, вместо даканья нукал, зауральская привычка, от него научилась.
– То-то ты у меня ученая такая, - заметил я подозрительно. - Толпа поклонников. От каждого что-то да почерпнула.
Я ревновал ее ко всем.
– Поклонники, - произнесла Настасья раздельно, - мне цветы носили, по Петергофам меня катали, в театральных ложах кормили трюфелями. А ты мне все рукава халата измял. Они ревновать должны, а не ты.
– Снимай халат, сколько раз я тебе говорил.
Халат полетел на пол. Губы у меня пересохли. Она взялась за браслеты.
– Нет, - сказал я, слыша в собственном голосе легкий лиственный шелест, - оставь, ты и так мне все уши прозвенела.
Сколько-то прошло времени, сколько-то длилось наше тогдашнее «сейчас», потом зазвонил телефон странным долгим звонком: междугородная? Настасья взяла трубку, видимо, там молчали, она слушала молчание, завернувшись в одеяло; лицо ее теряло затуманенность, становилось определенным, обретало жесткость, старело на глазах. Она положила трубку, натянула халата шелк зеленый, закурила, подошла к окну, глядела на Неву. Должно быть, она знала, кто звонил. Я не стал ее расспрашивать.
– Сегодня вечером в Никольском панихида по погибшим морякам, - сказала она. - Я чуть не забыла.
Мы пили кофе на кухне, не зажигая света. Настасья уже впала в печаль (не из-за ночного ли телефонного молчания?), пугающие меня перепады настроения, иногда я тоже был им подвержен, иногда их не понимал.
– Ты далеко, - сказал я.
– Я далеко. Я на другом острове. Мостов нет. Лодок нет. Между нами воды. Волны. Волны Цусимы.
– Это не последний водораздел. Не преграда.
– Волны, под которыми погибшие корабли? Что же тогда преграда?
– Река Лета, - брякнул я, не подумав.
