– Спекульнуть хотела, признавайся.
– Нет, Кузьма Николаич! – ответила она твердо. – В жизни не грешила, сами хорошо знаете. Попросили женщины для мальчишек, а достать трудно, но я расстаралась, как раз накануне мне их и закинули. Свои деньги заплатила и ни с кого ни копеечки лишней не хотела брать. Поверьте мне!
– «Пове-е-ерьте»! У меня протокол подписанный насмарку пошел! Чья у тебя голова на плечах: своя или казенная? Как знал, выбирал понятых: близко живут и не мобильные. А то ищи потом, гоняйся. Я тебя, Татьяна, взгрею, учти! – закончил он тираду и дал себе передышку.
Походив по залу, снова достал ученическую тетрадь, положил на прилавок, приготовил ручку и сердито велел:
– Расскажи, что за вещи и сколько стоят. Какие, например, ветровки, откуда? В смысле, наши или не наши?
– Наши, наши, Кузьма Николаич. Фабрики Кутаиси.
– Как выглядели? Какого цвета?
– Все с капюшонами. Две темно-коричневые с белой отделкой: кокетки и канты на рукавах. А одна, наоборот, белая с черной отделкой. Вот. И две пары кроссовок.
– Не части. Кроссовки как выглядели?
– Материал под замшу. Синие. Отделка красная: носок, задник и щнуровка. Подошва белая.
– Фазаны, а не кроссовки. Они-то какой фабрики?
– Они просто чешские, Кузьма Николаич. Бумажки там были, но я по-чешски не читаю.
– Напрасно, – проворчал он. – Лучше географию знала бы. Цена какая?
– Одной пары – тридцать пять рублей. А ветровки по двадцать пять.
– Без мелочи?
– С мелочью.
– Выходит, вместе с деньгами он еще товару унес больше чем на сто пятьдесят рублей!
– Выходит, так.
И Татьяна вздохнула долго, со всхлипом, как бывает с детьми.
– Я себе голову ломаю, – продолжал ворчать Кузьма Николаевич, – на кой ляд ему авоська понадобилась! Теперь-то все ясно, как в аптеке: он за деньгами, а ему тут же презент. Получите, дескать, за хорошее исполнение.
– Смейтесь, смейтесь, Кузьма Николаич, – не возражала Ишечкина. – Только и вы скажите, отчего это ваша милицейская автоматика не заиграла?
– Ты как спала, крепко?
– Я всегда нормально сплю. Надеюсь на вашу «секрецию», вот и не волнуюсь. А она даже не гугукнула.
– Зато я волнуюсь, – ответил Буграев. – Оттого, видать, и сплю неспокойно. Ночью вот поднялся, а света нет. А без электричества и секреция не гугукает. У матросов есть еще вопросы?
– Есть. Отчего это, Кузьма Николаич, вы всегда веселый, а?
– Оттого, что с удовольствием на работу хожу. Теперь ты мне ответь: кто чаще всех захаживает к тебе в подсобку?
