– А теперь, товарищи, – сладостно пропел Филаретов А. А., – предоставляю трибуну Полине Сергеевне Поповой.
– Еще чего! Я слова не просила.
Голосище у Польки Поповой был почище генеральского, плечищи – любой мужик позавидует, пришла она на собрание в майке с коротким рукавом – грудь распирала майку так, что нарисованный на ней заяц походил на лису: короткие уши, острая морда, хвост длинный.
– Я слова не просила! – прорычала Полина, краснея и злясь от общего внимания. – Спиридонов!
– Слушаю вас, Полина Сергеевна! – поднялся председатель. Полина вовсе разъярилась.
– Кончай собрание! – крикнула она так, что задребезжал опустошенный Гришкой Головченко стакан в подстаканнике. – Выдавай премии и кончай волынку.
Собрание хохотало, топало от восторга кирзовыми сапожищами; пахло в зале соляркой, жарким металлом, травой, чуть привядшей на солнце, – запах сенокоса, самый волнующий захохота помирал, потому что не было человека, который бы не знал: Варькина вереть – двести восемь гектаров. Но как-то забыли об этом, оглушенные криками с трибун «героя хлебной нивы».
Головченко сидел в знатном первом ряду тихохонько и смотрел на собственные колени, обтянутые коричневыми кримпленовыми брюками. Он вообще пришел на собрание, как на свадьбу, – при галстуке, в цветной рубахе и в куртке из искусственной замши.
– Наведу сейчас ясность! – грозно, но печально сказал Ванюшка. – Правление у нас есть, ревизионная комиссия есть, совет ветеранов есть, а вот сажени проверить – этого мы не можем… Минуточку.
Иван прошел за сцену, пробыл там недолго и вернулся с двумя саженями – огромными деревянными конструкциями, похожими на жестяные ученические циркули. Расстояние между ножками – два метра, вверху – ручка, держась за которую тихая по характеру учетчица Вера Хуторская, дрожащая сейчас за спинами трактористов, измеряла обработанные механизаторами гектары – для оплаты и трудовой славы.
– Сто шестьдесят сантиметров вместо двух метров! – зеленея от злости, сказал Иван, показывая вторую сажень. – Знаете, что Головченко удумал: гуманизм проявляет… Пусть вот об этом Вера расскажет: он к ней гуманизм проявлял… Вера, бери слово!
Веру Хуторскую чуть не вытолкали на сцену, красную от стыда и дрожащую.
– Да я… Я, можно сказать, ничего не знаю, – бормотала она. – Только он говорит… Вот он говорит…
– Что он говорит, товарищ Хуторская? Да что с вами? Не тронет вас Головченко.
– Головченко я не боюся!… Сказали тоже: не тронет! Чего мне его бояться? А мне вот стыдно перед народом, что я обман проглядела и у Головченко, у этого жулика, сто часов премиальных, а вот теперь – транзистор с никелированными ручками…
