Теперь он здесь.
Мы поздоровались, присели на кучу бревен и потол ковали о том, о сем, мы наперебой спрашивали и отве чали. А тем временем стало уже слишком поздно, чтобы продолжать работу, мы поднялись и прошли немного вверх по реке – до того места, где Гринхусен соорудил для себя бревенчатую хижину. Мы заползли в нее, раз вели огонь, сварили кофе, подзакусили. Потом мы выбрались на волю и, развалясь среди вереска, раску рили свои трубки.
Гринхусен постарел, он совсем сдал за эти годы, так же как и я, и не желал теперь даже вспоминать о на шем развеселом молодом житье, когда мы с ним отпля сывали ночи напролет. И его-то называли некогда рыжим волком. Да, укатали сивку крутые горки. Он даже улыбаться отвык. Будь у меня при себе выпивка, он, может, и повеселел бы, но выпивки н е было.
В молодые годы Гринхусен был своенравный и упрямый, теперь он стал уступчивый и тупой. Что ему ни скажи, он неизменно отвечает: «Вполне может быть!» или: «Твоя правда!» Но отвечал он так не потому, что разделял мое мнение, а потому, что жизнь его пообломала. Словом, встреча оказалась не из приятных, всех нас с годами обламывает жизнь!
Дни, конечное дело, идут себе помаленьку, сегодня как вчера, да только сам он уже не тот, рассказывал Гринхусен, за последнее время он заработал ревматизм, и грудь чего-то побаливает – сердце не в порядке. Но, покуда инженер Лассен дает ему работу, жить еще можно, реку он знает теперь как свои пять пальцев, а ночует, когда тепло, в этой хижине. И с одеждой хло пот нет – штаны да куртка, что зимой, что летом. Прош лый год к нему привалила большая удача, продол жал Гринхусен, он нашел бесхозную овцу. Где нашел, уж не в лесу ли? Да н ет, прямо здесь, – и Гринхусен ткнул пальцем куда-то вверх по реке. После этой находки у него всю зиму к обеду бывала по воскресеньям свежая убоина. Еще у него есть родня в Америке, женатые дети, и устроились они там как дай бог всякому, только ему от этого проку нет. На первых порах они высылали кой-какую малость, потом перестали, почитай уже два года он не получал от них ни строчки. Вот каково им с женой приходится на старости лет.
Гринхусен погрузился в раздумье.
Из лесу и с реки доносится неумолчный шум, будто овеществленное Ничто, разбившись на мириады частиц, протекает мимо нас. Здесь нет ни птиц, ни зверья, но, приподняв камень, я замечаю под ним какую-то живность. «Как ты думаешь, чем живет вся эта мелочь?» – спрашиваю я. «Какая такая мелочь? – интересуется Гринхусен. – Ах, эти-то! Это же просто муравьи». «Нет, – объясняю я, – это такие жуки. Если его поло жить на кусок дерна, а сверху придавить камнем, он все равно будет жить».
