Потом шум разложился на отдельные голоса, аккорды настраиваемых гитар, хриплые обрывки музыкальных фраз и звон бьющегося стекла.
– Это еще что? – моя рука застыла над очередной книжкой.
Рюичиро, взглянув на коробку от кассеты, невозмутимо сказал:
– Здесь написано «1988, апрель, Банд-Омнибус». Это ведь запись с фестиваля? Я тогда очень хотел пойти, но не получилось. Там одна группа играла, которая мне нравилась. Они почти сразу после этого фестиваля распались…
Рюичиро продолжал говорить, но я была настолько потрясена, что не слышала его слов. «Все один к одному! Он как будто насквозь все видит».
Пленка тем временем продолжала крутиться, и мой внутренний голос становился все громче: «Почему? Почему он выбрал именно эту кассету, кассету, о которой я сама давным-давно забыла?»
А потом… Меня охватило жуткое смятение, и в голове крутились странные мысли, – я судорожно пыталась отыскать единственно верное решение. «Остановить кассету! Немедленно остановить, тогда он ничего не узнает…» И тут же, как озарение: «Бог с ней, с книгой. Если из кучи кассет и дисков он выбрал именно эту запись, если печаль, которая гнездилась на дне его сердца, так настойчиво рвется наружу, значит, я не должна этому мешать. Он должен услышать…»
Все смешалось – добро и зло, теплота и бессердечие, трагизм и рациональность, – все чувства перепутались. Но живущий внутри меня романтик, кажется, все больше склонялся к тому, чтобы не останавливать кассету.
Должно быть, Дева Мария, наблюдающая с небес за тем, как двое влюбленных перед смертью прощаются друг с другом, приняла бы точно такое же решение, как и я. Пусть мучаются. Любовь – это всегда мука.
Если подождать еще немного, кассета докрутится до нужного места и среди шума послышится вдруг знакомый голос:
– Саку, а как сделать, чтобы эта штука записывала? Я тут на что-то нажала…
Голос моей сестры Маю.
В тот день Маю неожиданно позвонила и попросила одолжить ей диктофон – она хотела записать выступление какой-то группы для Рюичиро, который собирался пойти на концерт, но не смог из-за работы. Я не стала отказывать и, взяв диктофон, поехала прямо в клуб. Тогда, два года назад, Маю была веселой и здоровой. По крайней мере, достаточно здоровой, чтобы захотеть записать для своего друга его любимую музыку… И эта кассета, которую теперь слушал Рюичиро, была уникальной. На ней сохранилась запись голоса Маю.
… Она задала этот вопрос именно в тот момент, когда в зале выключили свет, и выступление вот-вот должно было начаться. Стоявшие вокруг нас люди шепотом переговаривались, не отрывая взглядов от сцены, залитой ярким светом прожекторов.
