Да разве только Муравко бывал в этой квартире? К Чижу липнут все летчики. Что бы у кого ни случилось – к нему. Чиж обладал тем редким даром, который попросту называют душевностью. Он и выслушает тебя, и посочувствует, и бедой твоей заболеет, и будет рассуждать при тебе так, что к выводу ты подгребешь как к единственному причалу.
Муравко тогда ошалел от удивления, когда Булатов завел его в тот самый подъезд, где живет Чиж. Он так и не узнал, кто его засек в кальсонах и кто хихикал на лестнице. Только бы не Юлька. Чем-чем, а ироничностью, чувством юмора господь ее не обделил. «Интересно, поедет ли она с отцом на Север?» – вдруг подумал Муравко и поймал себя на мысли, что ему хочется услышать утвердительный ответ. Что бы там ни говорили, а ее присутствие на полетах вносит приятное разнообразие. На Севере улыбка Юли будет еще нужнее. В стылой полярной ночи каждая родная душа на вес золота. Да и Чижу одному там несладко придется, должна понимать.
О Чиже Муравко всегда думал так, словно это был его родной отец. Даже называть его хотелось не «товарищ полковник», не Павел Иванович, а как отца – батя.
Да он, по сути, и был здесь ему отцом. Первый вылет после училища – с Чижом, первый выговор – от Чижа, первая благодарность – тоже от него. Ни один шаг молодого летчика в небе не остался им не замеченным. Да разве только его, Муравко, Чиж поднимал на крыло? О «школе Чижа» были наслышаны многие.
Учил он летчиков жестко, не щадил перестраховщиков, делал все, чтобы каждому дать возможность вволю полетать. Планы и по налету, и по классности в полку всегда перекрывались с лихвой.
Когда проверяющие упрекали его за риск, он отвечал резко и непримиримо:
– Без риска не победишь.
И продолжал гнуть свою линию: летать смело, брать от техники все, что она способна отдать, и даже – больше.
Волкова тоже не назовешь перестраховщиком. Но у Чижа за спиной была фронтовая школа. А это что-то значило.
Чем ближе подходил Муравко к дому, где жил Булатов, тем шире становились его шаги. Он уже горько сожалел о потерянном вчерашнем вечере, как будто газеты и журналы нельзя было почитать в другое время – по дороге на аэродром, в перерывах между полетами. Ведь не исключено, что Булатов сегодня дежурит или уже куда-то уехал, в Ленинград, скажем. Впереди суббота и воскресенье, вполне мог укатить.
Войдя в подъезд, Муравко остановился, чтобы перевести дыхание. Улыбнулся – на косяке дверей до сих пор оставались следы взлома. Грохнул он тогда в дверь лыжным ботинком на совесть.
