– Нам товарища Ручьева, – объявил Комаровский перевязанному Чайкину. – Надо уточнить кое-какие детали. Фельетон, который я…
– Почему «я» – мы! – перебил сердито Мухин. – Фельетон, который мы пишем, требует дополнительных деталей.
– О печати? – спросил Чайкин.
– О печати. Случай исключительный, и надо выявить его природу, корни. Вот у вас, товарищ Башмаков, ничего подобного, кажется, не случалось?
– У меня никогда ничего не случалось, понимаешь. У меня, извини-подвинься, порядок и дисциплина.
– А принцип, руководящий принцип?
– Принцип у него известный, – сказал Чайкин. – «Есть начальство – не думай, подумал – не высказывай, высказал – не записывай, записал – не подписывай, подписал – не заверяй печатью, заверил – не давай ходу, а жди приказа начальства и тогда дуй напролом,,ты не отвечаешь!»
– По-моему, это не очень съедобно, – усомнился Комаровский. – Как вы считаете, товарищ Башмаков?
– Съедобно или нет, понимаешь, а печать была целая.
В приемную влетел радостный Куржак:
– Баржа села на мель, мы подъедем на моторке и возьмем. Сеня, ты ждешь? Очень хорошо! Ручьев тоже, у себя?
– Еще не приходил, – сказала Вера. – Брось ты свои мясорубки, Андрюшка, все равно не успеешь.
– Успею. Она села крепко, сама не сойдет.
Шкипер, видно, хотел план перевыполнить, нагрузил, как взаймы, и сел…
Из коридора в сопровождении Ивана Рыжих и Федьки Черта появился наконец-то Ручьев – рубашка расстегнута, пиджак везется безвольно опущенной рукой по полу. Разбитый, в тупом отчаянии, он сел у стола Дуси на подставленный Чертом стул и попросил закурить. Иван Рыжих достал папиросу, прикурил от зажигалки, сунул ему в губы. Ручьев торопливо затянулся, шумно выдохнул синюю душную струю.
– Все, товарищи, конец…
Газетчики рванулись к нему с приготовленными блокнотами:
– Пожалуйста, поподробней. Башмаков протянул акт:
– Подпиши, понимаешь. Печки на комбинате мы опечатали.
– Оно, может, и не ко времени мое недовольство, – сказал Чернов, вставая, – но больше ждать мне не с руки: машина хоть и крытая, а все не холодильник, портится мясо.
– Семеныч, мы успеем, стоит баржа! Ты дай бумагу, и успеем. А ты, Сеня, жди. Как привезу, сразу монтировать начнем.
– Минуточку, товарищи, минуточку! – вскочила Серебрянская, пряча книжку в сумочку. – Я первой была, к тому же я женщина…
Тут притащилась плачущая Антиповна, увидела Ручьева и заторопилась к нему:
– Сыночек, милый, что же это делается, а? Выбирали мы тебя, руки подымали, хлопали… Заступись, Христа ради… Михеича мово, роднова… не дышит совсем…
