Благодаря этому массивные, ветхие развалины замка сделались для нее как бы прозрачными; теперь выбор книг, которыми она могла наслаждаться, стал гораздо богаче; ей открылась новая культура, целая цивилизация. Она изучала также французский, немецкий, русский и латынь. На очереди был греческий, а от латыни (знание английского существенно помогало ей в изучении этого древнего романского языка) — один шаг до итальянского. Замок перестал казаться тюрьмой; он превратился в библиотеку, в сокровищницу письменности, литературы, языка. Единственное не давало ей покоя: она никак не могла перевести знаки с каменных табличек. Эти загадочные, глубоко прорезанные символы все еще оставались лишенными смысла. Она перебрала целые стены книг, но так и не нашла ни единого упоминания о странных и в то же время простых пометках, высеченных на шершавой поверхности камня.
Но это было ничтожным огорчением в сравнении с тем огромным удовольствием, которое принесла ей находка ключа к исконным языкам замка. Она начала методично штудировать классику из прошлого безымянной планеты, в чем ей очень помогла одна книга, служившая путеводителем по всей литературе того мира. Если не считать нескольких раз, когда любопытство заставило ее забежать вперед, она придерживалась строгой самодисциплины и при чтении книг, которые хранились у нее в покоях, не отступала от хронологической последовательности. Сейчас, дойдя до конца первой и — ей хотелось надеяться — последней партии в китайскую крестословицу, она приступила к английской драматургии Елизаветинской эпохи и с восторгом предвкушала, как возьмется за Шекспира; она надеялась, что не разочаруется в нем и что позднейшие критики, которых она уже читала, его не перехвалили.
Но, тем не менее, даже в охваченном сравнительно кратком периоде она многое упустила; некоторые тома ей еще предстояло отыскать, к некоторым предстояло вернуться, когда будут прочитаны книги, относящиеся к эпохе заката книгопечатания (хотя, возможно, тут просто исчерпывались анналы замка; она не знала, как в действительности обстоит дело — то ли мир потрясли какие-то катаклизмы, то ли появились новые формы общения, то ли в замке хранились произведения, написанные лишь до определенного этапа всемирной истории?).
— Что же ты так долго, Аджайи? — упрекнул Квисс. — Я давным-давно вышел. А ты все копаешься.
Аджайи подняла глаза на старика с сединой в волосах, с бритыми щеками и круглым морщинистым лицом. Она изогнула одну бровь, но ничего не сказала. Ей бы хотелось думать, что ее компаньон шутит, но она догадывалась, что он недоволен всерьез.
